Ухо, горло, нож. Монолог одной вагины - [12]

Но я не компаньонка, а Мики не муж курвы. Его жена совершенно нормальная женщина, которая работает в страховой конторе «Альянс» и которой никогда нет дома. Это же адский труд. При нашем общенациональном безденежье уговаривать людей застраховать квартиру, дом или старый холодильник. Так, с этим все ясно. Итак, его молодая жена Анна не курва, я не компаньонка, а сам адвокат Мики не в состоянии заплатить взнос этим бандитам из адвокатской гильдии, потому что у будущей разведенной пары нет денег даже сейчас, до развода. А уж тем более после. Так что жизнь не сулит Мики путь, усыпанный лепестками роз. А трахались мы с ним первый раз так. Я однажды пришла к Мики без Эллы. Может, я вам это уже говорила, а может, и нет. Я регулярно бываю у Александры, это моя парикмахерша, зубы у меня фарфоровые, я постоянно улыбаюсь и смеюсь, я вообще-то веселая женщина, а людям нравятся веселые женщины, люблю поболтать опять же, людям нравятся те, у кого язык без головы, и кроме того, у меня потрясающее белье. Когда Кики попадается хорошее белье, он всегда первым делом откладывает для меня бюстгальтер 85С и шелковые трусики. В тот день у меня были свежепокрашенные волосы. Накануне я как раз была у Александры, а волосы всегда гораздо лучше лежат, ну ладно, не цепляйтесь, выглядят на следующий день. Черное белье, шелковое, но очень упругое боди, черные колготки, не толстые, но все же позволяющие скрыть капилляры, и черное платье ивсенлоран. Вы ни черта в этом не смыслите, поэтому думаете, что дорогие платья выглядят гламурно. И что их можно надевать только на премьеры или на день рождения Президента. Это ложь, господа! Грустно быть бедным и никогда не иметь дела с дорогими платьями. Если бы вы не были тотально в жопе, а вы именно там, если бы у вас были деньги и вы могли бы купить жене такое платье, какое в тот день было на мне, вы бы знали, что его можно носить и в полдень, и в полночь. А на вешалке оно выглядит жалко, как халатик, который я надевала на уроках труда, когда училась в гимназии в Опатии. Когда? Тогда! Все платье держит одна пуговица. Одна. И вот я встала перед столом Мики, а он сидел в том самом кресле, которое считал кожаным, пока я не сказала ему, что это не кожа, а просто хорошая имитация. И я расстегнула эту одну пуговицу. Единственную. И блеснула перед ним во всей красе, а точнее, в бюстгальтере, боди и колготках. Да. Тут, правда, мне показалось, что я промахнулась. Кики привез мне красный пояс с резинками, на Рождество, и красное белье, и красные колготки, и может, было бы лучше мне их надеть. Это более секси. Сексовее. Но я не надела. Подумала, что красный гарнитур может показаться слишком агрессивным. Я не хотела, чтобы Мики подумал, что я заранее все спланировала. Хотела, чтобы мое раздевание выглядело спонтанным. Как будто мне ни с того ни с сего гормоны в голову ударили. Сейчас я вам кое в чем признаюсь. Хотя и не стоило бы. Мне гормоны вообще никогда в голову не ударяют. Ни спонтанно, ни запланированно. У меня больше нет гормонов. Или есть, но я их не чувствую. Если взять в целом, секс я ебать хотела. Хм, что это у меня за словосочетание получилось: «секс ебать хотела»? Что за конструкция такая? Да. То есть я говорю, что секс я ебать хотела, а на самом деле хочу сказать, что ебаться мне вообще не хочется. Очень поэтично! Но тогда какого хрена я разделась перед чужим мужем и отцом малолетней девчушки с волосиками бейбиблу? Не знаю. Понимаете? Не знаю. Речь определенно не шла о безумной любви. Или бешеной страсти. Или о желании обладать молодым, мускулистым, худым, крепким и новым куском мяса. Ничего похожего. Я просто разделась, и все. Без какого-нибудь особого желания и специальной цели. Со скуки или для разнообразия, а может, из любопытства. Мне нравится смотреть на мужчин, когда у них встает, а глаза приобретают какой-то мутный, шелковистый блеск. Понимаете, он смотрит на тебя и тебя не видит. Он весь сам не свой, и всегда, когда мужчина так на меня смотрит, я думаю, что в такие шелковистые, мутные моменты он мой. Потом, позже, десять минут спустя он захрапит, или пёрнет, или пойдет в ванную мыть член, и тогда он ваш. Или свой. И тогда он больше меня не интересует. Вы меня понимаете? Мне просто захотелось, чтобы глаза Мики стали шелковистыми, мутными карими глазами. Чтобы он перестал быть адвокатом и стал животным у меня между ног. Не зверем. Звери меня раздражают. И все их штучки. Когда рвут белье, во все стороны летят трусики и трусы-боксеры, застежка на бюстгальтере сломана. Между прочим, хороший бюстгальтер стоит кучу денег. И я не верю в такую страсть, которая способна помешать расстегнуть бюстгальтер спокойно. Разве что в кинофильме. Но фильм это не жизнь. Кроме того, фильмы делают мужчины. Траханье на экране это просто пища для дрочил. У меня есть один знакомый. Он ненормальный, просто псих ненормальный. Любит порнуху. Он по своей работе ездит по всему миру и везде покупает порнуху. И привозит домой. А жена у него лучше умрет, чем произнесет такие слова, как «пизда» или «хуй». Ни за что. Тоже ненормальная. Невинная девушка, у которой двое взрослых детей. А он, значит, собирает порнофильмы. Он мне рассказывал, как это выглядит во франкфуртском аэропорту. Там есть какие-то кабины. Заходишь, садишься перед экраном, близко, так что тебе кажется, что твой нос прямо в здоровенной пизде. Ну что-то в таком роде. Короче, этот мой знакомый каждый раз, оказавшись в этом аэропорту, перед полетом сует свой нос в пизду. Мужики просто ненормальные. Скажите, какой женщине пришло бы в голову стонать в такой идиотской кабине где-то в аэропорту? В ожидании рейса? Любая нормальная женщина боится летать, и ясно, последнее, что пришло бы ей в голову, так это перед посадкой в самолет пялиться на здоровенный член на здоровенном экране, чтобы подготовиться к полету. Мой френд мне поклялся, что там, в кабине, никогда не дрочит. Просто смотрит фильм. Поклялся мне своими в то время маленькими детьми. Верю. И не потому, что он поклялся. Терпеть не могу людей, которые постоянно клянутся своими детьми, будто дети это нечто уже само по себе святое, и раз уж ты поклялся детьми, то это самая страшная клятва. Да все мы, у кого есть дети, знаем, что это за святыня для нас. Ни хрена! Ни хрена! Это постоянная забота. И только забота. Ребенок это зверь, который тебя сосет, сосет, сосет, сосет. Пока не высосет. Пока ты не превратишься в ракушку без мягкого мяса между створками. И еще не хватало клясться чем-то, что тебя сосет и сосет и постепенно превращает в нечто, что уже не ты, что просто твоя скорлупа, пустой домик, в котором нет больше улитки, нет тебя, причем нет не только в домике, но и вообще нигде нет. Да как можно клясться ими и рассчитывать, что тебе кто-то поверит!! Дерьмо вонючее. Клясться нашими главными врагами, словно они это самое ценное, что у нас есть!!! Дерьмо! Все мы ненавидим своих детей. Наши дети нас наебли. Разочаровали. Обманули наши надежды. Наши дети это все то же самое, чем когда-то были мы. Или трусы, или наглецы без мозгов. Или молчаливое дерьмо, забившееся в уголок, или отважные дрочилы, которые считают, что борются за права человека. Но и то и другое — один хрен. И вы, и я, и они — все мы и то и другое. Обосравшиеся от страха обезьяны, которые дрожат перед любым полицейским, или борцы за профсоюзные права, которые на площади Бана Елачича поднимают над головой картонки с лозунгами. Требуем справедливости. Ждем справедливости. Это наши дети. Вечно чего-то ждут. Такие же, как мы, только моложе. Говнюки, которые живут в трудное время и не хотят сами расплачиваться за свои ошибки. И за них расплачиваемся мы. Своими пенсиями, квартирами, издерганными нервами… Надо выпить апаурин. Три зеленых. Проглочу. Без воды. Кики не знает, что у меня есть шесть упаковок апаурина. Если узнает, будет скандал.