Уголовное дело Бориса Савинкова - [33]

Председатель. — В каких отношениях находилось информационное бюро со II информационным отделом польского генерального штаба?

Савинков. — Были в связи. В значительной мере приходилось сведениями делиться. Да, информационное бюро было в связи с поляками, в связи с французами. Было ли оно в связи с французами непосредственно, я не помню, но это не важно. Да, оно было в связи. И французы, и поляки все время платили.

Председатель. — Не только за содержание интернированных, а и за военную разведку?

Савинков. — Я же не отрицаю этого.

Председатель. — Ваши агенты все сведения, получаемые в России, составляли в трех копиях: одну для информационного бюро, вторую — офицеру II отдела польского генерального штаба, третью — французской миссии?

Савинков. — Я должен сказать, что то, что вы говорите, не является доказательством моего в этом участия.

Председатель. — Имел ли место систематический, постоянный обмен документов между информационным бюро, польским генеральным штабом и французской военной миссией?

Савинков. — Он имел место, но вопрос только в том, какие документы передавались и когда передавались. Была база, были такие взаимоотношения, мы были у них в руках.

Опять Союз

Председатель. — Кроме работы разведывательного характера, информационное бюро занималось также посылкой людей для агитации?

Савинков. — Да, для ведения массовой работы среди крестьянства. В западные губернии мы посылали потому отчасти, что они были ближе, а отчасти и потому, что мы имели там больше связи и получали чаще сведения. К мысли о восстановлении старого названия «Союза Защиты Родины и Свободы» мы пришли потому, что в концентрационных лагерях старорежимные офицеры и отчасти генералы, которых там было мало, очень давили, теснили тех людей, которые с ними не были согласны, т. е. людей нашего тогдашнего демократического направления. Чтобы иметь определенную организацию, мы стали восстанавливать С. З. Р. и С. А потом уже там, естественно, отбирались люди, и к ним переходил целый ряд функций лагерной жизни. Так в лагерях возрождался прежний Союз, но уже на основе другой программы. Здесь уже не было никаких элементов компромисса с кем бы то ни было. Начало существования Союза нужно считать со съезда, который был в июне месяце. На съезд приезжали с мандатами, которых проверить мы не могли, из центра — из Варшавы — присутствовал я, из представителей иностранных государств были и поляки, и итальянцы, и французы, и американцы. Не помню, были ли англичане, наверно, были; все присутствовали, все очень интересовались. От поляков был Сологуб, который в то время был офицером службы связи между министерством иностранных дел и военным министерством. От итальянцев был Стабини, он был военным представителем; от французов был майор Пакелье; были офицеры из военных миссий — американской и английской; от Украины был Тютюнник. На съезде была принята программа, подписанная Всероссийским Комитетом.

Представители иностранных государств просто сидели и записывали. Это не делалось так, что иностранцы вмешивались формально в наши дела. Они сидели, записывали, потом докладывали своему правительству и в беседах со мной, конечно, всячески поощряли. Прямого давления не было, но было неуловимое давление, что вот-де надо бороться с красными.

В конце концов, в моей борьбе с вами я был смертельно ранен душевно этим последним балаховским походом. Я помню, как я зашел в белорусскую деревню, где-то во мху, в лесу. Ко мне подошли крестьяне. Я в первый раз за столько лет был на родной земле. Я, помню, задал такой вопрос: «Врангеля вы знаете?» Имейте в виду, что я-то во Врангеля верил, во Врангеля вся эмиграция верила, иностранцы верили. Я помню, стоял там седой старик, посмотрел и говорит: «Как же, Врангеля знаю». — «Что же вы думаете о нем?» Он махнул рукой: «Пан». — И тогда для меня совершенно и безусловно стало ясно, что Врангеля нет. Тогда я задал ему другой вопрос: «А Керенского помните?» Он тоже махнул рукой и сказал: «Пустозвон». И не то меня ранило, что я бился головой об стенку, что я шел походом, что я посылал русскую пулю и надо мной свистели тоже русские пули, — меня глубочайше, до конца ранили вот эти беседы с крестьянами. И я уже в судорогах, собственно говоря, пошел в это зеленое движение, которое выродилось в бог знает что, а после зеленого движения — в подпольную работу, которая тоже никаких результатов не дала.

Террор и бандитизм

Председатель. — Террористические акты вы признавали, приводили в исполнение?

Савинков. — Нет, не приводил в исполнение. Попытки слабые были; был случай, когда Свежевский сказал, что он хочет убить Ленина. Я не верил этому Свежевскому. Я — старый террорист; я знаю, что такое террор. Он сказал: «Я еду». Я ответил: «Поезжай». Понятно, ничего из этого не вышло: это была попытка с негодными средствами. Разве можно сделать террор при таком разложении?

Председатель. — Вы не отрицаете того, что вам было известно, что ряд банд или отрядов были направлены на территорию России под командой Павловского, Павлова, Васильева и др. для разного рода бесчинств?

Савинков. — Да.