Уголовное дело Бориса Савинкова - [18]

Я ехал туда в уверенности, что там люди воодушевлены теми же чувствами, как и я, т. е. прежде всего чувством глубокой любви к моему народу и к моей стране. Но, когда я приехал туда, я увидел, что люди, собравшиеся там, лично на меня, например, смотрели как на врага, потому что я всю свою молодость провел в борьбе с царем. Меня сейчас же окружили контрразведкой, за каждым моим шагом начали следить. Я был окутан паутиной всевозможного обмана и всевозможной лжи. Дело дошло до того, что они начали устраивать на меня покушения. Ко мне на квартиру пришел артиллерийский офицер для того, чтобы меня убить, но, когда мы остались с ним с глазу на глаз, он побоялся поднять оружие. В разговоре со мной он сознался, что был послан меня убить и просил только об одном, чтобы я не давал хода этому делу. Я рассказываю этот маленький эпизод для того, чтобы показать вам ту атмосферу, которая была надо мной. Если к этому прибавить: пьяные патрули на улицах, пьяные «боже, царя храни», разделение добровольцев на «алексеевцев» и «корниловцев» и, еще раз повторяю, всевозможные интриги и ни малейшей мысли о родине, то вы поверите мне, если я вам скажу, что оттуда я уезжал с глубоко стесненным сердцем. Я уже тогда был отравлен мыслью о том, что из этого ровно ничего не будет. Еще раз говорю, что много-много раз потом я глубоко сожалел, что не имел возможности сосредоточиться на этих впечатлениях.

Я уезжал оттуда после многих бесед как в Донском правительстве, так и в Донском гражданском совете. Формально на бумаге я достиг некоторого результата. И Каледин, и Алексеев, и особенно Корнилов на словах соглашались со мной, что необходимо опереться на крестьянство и реорганизовать Донской гражданский совет на началах демократии. Но все это были слова, а фактически что они сделали? Они сейчас же предложили мне не более не менее, как вернуться в занятую уже вами Москву, в занятый уже вами Петроград. Для меня было ясно, что, давая такое поручение, они очень рассчитывали на то, что вы меня вскоре поймаете и тут же расстреляете.

Почему же я тогда пошел к Каледину и к Корнилову? Что же мне было делать: один бороться я не могу. В эсеров я не верил, потому что видел их полную растерянность, полное безволие, отсутствие мужества… А кто боролся? Да один Корнилов! И я пошел к нему.

Когда я уезжал, в мою память врезалась незабываемая картина, которая надолго осталась передо мной. Это мое последнее впечатление о Доне. Я с Алексеевым и его молодым адъютантом-офицером вышли вечером после какого-то совещания. Вдруг из темноты появилась какая-то фигура со штыком и замахнулась на Алексеева. Я помню, как молодой офицер бросился на него, как кошка, схватил за горло и повалил. На вопрос Алексеева, кто вы такой, он ответил: я доброволец офицерского полка, в патруле. Вот этот офицерского полка доброволец в патруле в пьяном виде замахивается винтовкой на своего главнокомандующего. Вот с чем я там встретился.

Состав Донского совета

Председатель. — Состав совета был недемократический?

Савинков. — Совершенно недемократический.

Председатель. — Председателем был Алексеев, и Корнилов тоже был?

Савинков. — Да.

Председатель. — Струве входил?

Савинков. — Да.

Председатель. — В качестве кого?

Савинков. — Я не могу дать ответа на этот вопрос, потому что и для меня было неожиданностью, что я увидел там Струве. Я тоже себя спросил: а почему тут сидит Струве? Помню еще, что входил один из редакторов «Русских Ведомостей», Белоусов.

Председатель. — А Федоров, бывший министр промышленности?

Савинков. — Федоров, кажется, был.

Председатель. — Но все не казаки?

Савинков. — Нет, не казаки… Но мог ли я один бороться? Я не чувствовал в себе такой силы, значит, надо было куда-то идти, заключать какой-то союз. Вы скажете, что это было наивно с моей стороны. Я сам глубоко сожалел об этом, но кто сказал «а», тот должен сказать и «б». Я сам сожалел, что так наивно верил в то, что эти господа генералы действительно любят Россию и будут искренно за нее бороться. Оттуда я уехал и начал работать самостоятельно в связи с ними. Оторваться от них я боялся, — я не отдавал себе полного отчета в том, что там происходит. Прошу не забывать, что сейчас ретроспективно об этом говорить не трудно, но тогда, когда свистела буря и валился бурелом, я разделял заблуждение многих.

Председатель. — Когда вы уехали с Дона?

Савинков. — Я уехал с Дона в середине января 1918 г.

Председатель. — Какое получили задание и от кого?

Савинков. — От Донского гражданского совета я получил задание переговорить с некоторыми лицами, ну… с Плехановым, о том, что, может быть, они войдут в Донской гражданский совет.

Председатель. — С Плехановым?

Савинков. — Да, с Плехановым.

Председатель. — А еще с кем?

Савинков. — Если не ошибаюсь, с Чайковским.

Председатель. — А из монархистов с кем?

Савинков. — Из монархистов ни с кем, я получил задание соответственно моей бумажной победе.

Председатель. — Эту миссию вам удалось выполнить?

Савинков. — Нет, нет. Мне эту миссию совершенно не удалось выполнить. Плеханов тогда умирал, Чайковского я не видел. К тому же мне тогда стало яснее, что оттого, что там будет Плеханов или Чайковский, ничто не изменится.