Угловые - [6]

— Ну, насчетъ гостинцевъ-то ты оставь. Это только себѣ въ брюхо. А ты матери помогать долженъ, — наставительно замѣтилъ Михайло.

— Матери! Да вѣдь ты отнимешь у матери-то, — вырвалось у Васютки.

— Охъ-охъ! — погрозилъ ему Михайло. — А то вѣдь я и сызнова начну. Ну, посылай его въ трактиръ заваривать чай. Вотъ копѣйка… — обратился онъ къ Марьѣ и выкинулъ на столъ мѣдную монету.

V

Былъ декабрь. Стемнѣло рано. Угловые жильцы Анны Кружалкиной стали препираться между собой, кому лампу зажигать. Отъ хозяйки освѣщеніе полагалось только въ кухнѣ, гдѣ она сама жила, да въ корридорѣ, раздѣлявшемъ три комнаты съ жильцами, горѣла маленькая жестяная лампочка. Въ комнатахъ угловые жильцы освѣщались своимъ огнемъ, когда кому понадобится, но сегодня, въ комнатѣ, гдѣ жили Марья и Михайло, никто не зажигалъ огня, отговариваясь неимѣніемъ денегъ на керосинъ. Поденщикъ-метельщикъ съ конно-желѣзной дороги Аввакумъ Ивановъ, какъ пришелъ домой съ работы, такъ и завалился спать на койку. Лежала на своей кровати и безмѣстная кухарка Аѳанасьевна съ закрытыми глазами и сопя носомъ. Сегодня она была сыта до-отвалу. Она ходила въ гости къ знакомой кухаркѣ, живущей на хорошемъ мѣстѣ, поѣла тамъ до-отвалу, напилась кофе до полнаго переполненія желудка и вернулась домой съ краюхой пирога съ рисомъ. Слесарь Анисимовъ съ утра былъ пьянъ и опохмелялся, подъ вечеръ сходилъ въ баню выпаривать хмель и теперь лежалъ въ изнеможеніи.

Пришлось зажигать лампу Марьѣ. Пользуясь теперь нѣкоторымъ кредитомъ въ лавочкѣ, вслѣдствіе произведенной уплаты стараго долга дровами, она сходила въ лавку за керосиномъ и бумагой для прошенія о сапогахъ на Васютку, зажгла маленькую жестяную лампочку, и Михайло принялся писать ей прошеніе. Михайло сердился и выговаривалъ безмѣстной кухаркѣ:

— Ладно, Аѳанасьевна… Ты это попомни… Не хочешь по товарищецки жить съ сосѣдями, и мы тебя тоже припечемъ насчетъ лампы… Сегодня ужъ, какъ ни считай, твоя очередь зажигать огонь, а ты упрямишься. Мы три дня подъ-рядъ васъ освѣщаемъ лампой.

— Ну, на что мнѣ лампа, коли я сегодня вся раскисла? Самъ посуди, — откликнулась старуха Аѳанасьевна.

— А на что намъ была вчера лампа, но мы жгли-же, — сказала ей Марья. — А ты подсѣла и иглой что-то ковыряла. И хоть не было-бы у тебя денегъ, а то сама-же хвасталась, что съ послѣдняго мѣста восемнадцать рублей прикопила.

— Ну, да… Восемнадцать прикопила, а полтора мѣсяца на покоѣ безъ мѣста живу. Много-ли осталось-то? Разочти.

— Чего разсчитывать! Тебѣ харчъ ничего не стоитъ. Ты каждый день по знакомымъ кухаркамъ ѣшь.

— Толкуй! Чужіе-то куски въ чужомъ брюхѣ легко считать!

При писаніи прошенія опять позвали на совѣтъ Матрену Охлябину, какъ великую искусницу получать отъ благодѣтелей и благотворительныхъ обществъ разныя блага земныя. Матренѣ это нѣсколько польстило, и она скромно отвѣчала:

— Да что я вамъ посовѣтую, коли я женщина безграмотная. Вѣдь вотъ оттого-то и надо, чтобы эти прошенія настоящій писарь писалъ. Ужъ тотъ человѣкъ понимающій и отлично знаетъ, что и какъ, и гдѣ какое жалостное слово надо припустить.

На это Марья отвѣчала:

— Зачѣмъ-же писарю деньги платить, коли у меня есть свой собственный грамотный.

— А затѣмъ, чтобы въ точку настоящую попасть, чтобъ жалостнѣе выходило. Твой хоть и грамотный человѣкъ, а этой точки не знаетъ, а тотъ знаетъ чудесно, — стояла на своемъ Охлябиха.

— Настрочимъ какъ-нибудь, — подмигнулъ Михайло. — А пятіалтынный, что писарю дать, на вино останется. Тебя-же угостимъ.

Охлябиха удовлетворилась послѣднимъ предположеніемъ и повѣствовала такъ:

— У меня пишутъ всегда такимъ манеромъ: будучи обременена многочисленнымъ семействомъ и имѣя на рукахъ четырехъ малолѣтнихъ дѣтей, не имѣя родныхъ и не получая ни откуда помощи… Вотъ какъ у меня всегда пишется. Но вѣдь у тебя какое-же многочисленное семейство? Всего только одинъ сынишка Васька.

— Ну, это ты брось. Вѣдь и у тебя теперь только двое ребятъ на рукахъ. А двое въ пріютахъ, — замѣтила ей Марья.

— Правильно. Но вѣдь они хоть и въ пріютѣ, а все-таки мои. И при провѣркѣ — мои дѣти, а не выдуманныя.

— Ну, ладно. Мы напишемъ такъ: страдая ревматизмомъ рукъ и ногъ, и такъ какъ я изъ-за этого не могу работать, а имѣю малолѣтняго сына, то и припадаю къ стопамъ… — сказалъ Михайло и принялся строчить.

— Постой… — остановила его Охлябиха. — Зачѣмъ работать? Пиши жалостнѣе: снискивать себѣ пропитаніе трудами рукъ своихъ.

— Молодецъ баба! Снискивать себѣ пропитаніе трудами рукъ своихъ, — похвалилъ ее Михайло.

Охлябиха продолжала:

— Вотъ если-бы ты была замужняя, то самое лучшее дѣло написать, что мужъ, молъ, пьяница. Какъ мужъ пьяница — сейчасъ помощь. Это любятъ.

— Какая лафа-то! — подмигнулъ Михайло. — Да послѣ этого каждому мужу нужно быть пьяницей.

— Да, да… Какъ только мужъ пьяница — сейчасъ всякія благости со всѣхъ сторонъ и посыпятся. И чѣмъ горше пьяница, тѣмъ лучше.

— Каждому отцу даже и не пьющему, стало-быть, запивать слѣдуетъ, — пробормоталъ съ кровати хриплымъ голосомъ слесарь и засмѣялся.

— Смѣйся, смѣйся, а на дѣлѣ-то оно всегда такъ выходитъ, потому жалость… Я ужъ опытная, по сосѣдкамъ видѣла, что это такъ… — сказала опять Охлябиха. — Какъ мужъ пьяница, такъ все и есть дѣтямъ. Самое первое это дѣло. Ну, и вдова хорошо, если много дѣтей… — прибавила она.