Уэйкфилд - [16]

Э. Л. Д. Да это просто необходимо, ведь сегодняшняя встреча — второе по важности событие в Вашингтоне.[11] (Смех.) Фактически то же самое я повторил в статье, которую написал в 2004 году в знак протеста против войны в Ираке. Начиналась она, кажется, так: «Этот президент[12] не знает, что такое смерть». Когда 6 июня 1944 года президент Эйзенхауэр отправлял американские войска в Европу, он думал обо всех молодых людях, которых могут убить во время высадки, и был в ужасе, ему было не до шуток. Небольшая статья с этими словами, к моему удивлению, чуть ли не взорвала Интернет. Именно тогда я понял, какой мощью обладает всемирная паутина. Меня цитировали на тысячах сайтов, и что правда — то правда: каков президент, такова и страна. Думаю, всем известно мое мнение на этот счет: нынешняя власть — самая губительная в истории нашей страны. (Аплодисменты.) Это не мнение пристрастного наблюдателя, многие думают так же. Практически каждую сферу наших жизненных интересов, будь то экономика, окружающая среда, война или гражданские права, правительство в той или иной степени игнорирует. Это очень печально. По-моему, мы должны всерьез озаботиться тем, в каком направлении движется наша страна. О каких еще приятных вещах нам стоит поговорить?

А. В. Позволю себе затронуть одну не очень приятную тему, которая снова обсуждалась в новостях последние несколько недель. Вам наверняка понятно, что я имею в виду. Много лет назад вы написали очень яркую «Книгу Дэниэла».

Для меня вымысел есть вымысел, факты — это факты, а миф — миф. Здесь же все перемешано, и, если бы мне пришлось задним числом отнести автора к какой-то категории, я бы сказал, что вы — непредсказуемый писатель. Сегодня считается, что первоклассный писатель может использовать любой материал и не обязан разделять его на вымышленный и фактический ряд, но то, что делаете вы… Итак, что вы можете по прошествии лет сказать о «Книге Дэниэла», об уголовном деле, которое легло в основу романа, и вашем личном отношении ко всему этому?

Э. Л. Д. Не знаю, давно ли вы читали эту книгу, но все мои догадки насчет содержания засекреченных документов оказались верны; это подтверждает и недавнее признание Мортона Собелла.[13] Если меня спросят, написал ли бы я сейчас по-другому, я скажу «нет». Вот для чего нужен дар, позволяющий домысливать то, чем не владеешь. В книге репортер сообщает Дэниэлу, от лица которого ведется повествование, что тот — сын казненной супружеской пары. «Да, дело ваших родителей сфабриковано, но в этой стране не приговаривают к смертной казни кого ни попадя». В романе есть указание на то, что мать Дэниэла, которая, видимо, знала далеко не все о шпионской деятельности мужа, эмоционально от него дистанцируется. Возможно, вам интересно, как появилась эта книга?

А. В. Да, очень интересно.

Э. Л. Д. В конце 1960-х в некоторых университетских кампусах более или менее спонтанно, как протест против войны во Вьетнаме, возникло движение так называемых «новых левых». Мне захотелось сравнить их со «старыми левыми». Для левого движения 1930-х годов была характерна европейская, марксистская направленность. «Старые левые» либо слепо подчинялись Советскому Союзу, либо с негодованием от него открещивались, но продолжали исповедовать утопическую теорию, тогда как «новые левые» тяготели к анархизму. Позднее это движение распалось на различные группировки, но в них по-прежнему царил дух анархии, который вырвался из кампусов вместе с рок-н-роллом и новой манерой одеваться. Мужчины отращивали волосы, все стали носить джинсы. Дальше все это слилось с движением за гражданские права. Я стал думать, как лучше рассказать об истории моей страны в 30 и 40-е годы, и пришел к выводу, что не иначе как через инакомыслящих.

Идею написать большое романное полотно я вынашивал давно, но сюжета не находилось. Когда Розенбергов казнили, я служил в армии в Германии и не обратил на это внимания, но какие-то сообщения в «Старз энд страйпс»,[14] вероятно, видел и, гораздо позже, решил, что эта история поможет мне связать 30 и 60-е годы, — вот как я взялся за дело. Никого из фигурантов я не знал, со стороной обвинения тоже не был знаком. Начал читать стенограммы и газетные статьи, вообразил, что мне все ясно, написал около ста пятидесяти страниц и однажды их прочел. Вам известно, что это часть литературного процесса? Время от времени нужно просматривать то, что уже сделано, и я посвятил один день чтению написанного. Текст оказался ужасным, очень скучным, и я впал в отчаяние. Если я способен накропать столь унылую историю, никакой я не писатель. Помню, как раскидал бумаги по комнате. Ни разу в жизни я не испытывал такого внутреннего опустошения. Ополчившись на себя, я вставил лист бумаги в пишущую машинку — именно так мы работали в те времена — и начал печатать нечто вроде пародии на собственные писательские притязания. Так появилась первая страница «Книги Дэниэла», после чего я понял, что не мне писать эту книгу — ее должен написать Дэниэл, выросший сын Розенбергов, в попытке примириться с жизнью, какую уготовили ему родители. Дэниэл помог мне ответить на вопрос, как выстроить книгу, поскольку знал ситуацию изнутри, — что обязан знать и автор, о чем бы ни писал, — но в то же время он блуждал в потемках — так же как и автор, то есть я.