Удольфские тайны - [5]

Тем временем мадам Кеснель выражала хозяйке изумление относительно жизни в столь далеком уголке мира, как она изволила высказаться, и, очевидно желая пробудить зависть, описывала роскошь балов, банкетов и торжественных церемоний в честь бракосочетания герцога Жуайеза с сестрой королевы Маргаритой Лотарингской. Она во всех подробностях повествовала как о тех событиях, которые видела собственными глазами, так и о тех, на которых не присутствовала. Эмили слушала ее с пылким любопытством и, обладая живым воображением, мгновенно представляла в голове яркие картины. А мадам Сен-Обер со слезами на глазах смотрела на мужа и дочь, чувствуя, что, хоть пышность и великолепие способны украсить счастье, только добродетель может его даровать.

– Прошло уже двенадцать лет, Сен-Обер, с тех пор, как я купил ваше фамильное поместье, – заявил месье Кеснель.

– Да, около того, – подавив вздох, подтвердил хозяин.

– И уже пять лет в нем не был, – продолжил гость. – Париж и окрестности – единственное на свете место, где можно жить. Я настолько погружен в политику и так завален делами, что не могу выбраться даже на месяц-другой.

Поскольку Сен-Обер молчал, месье Кеснель продолжил:

– Иногда я пытаюсь понять, как вы, долгое время живший в столице и привыкший к обществу, миритесь с существованием в глуши, где ничего не видите и не слышите: то есть, иными словами, почти не осознаете течения жизни.

– Я живу ради семьи и самого себя, – возразил Сен-Обер. – Сейчас для меня только это и есть счастье, в то время как прежде я знал жизнь.

– Я собираюсь потратить тридцать-сорок тысяч ливров на ремонт, – не заметив слов собеседника, продолжил месье Кеснель. – Планирую следующим летом на пару месяцев пригласить в гости друзей – герцога Дюрфора и маркиза Рамона.

В ответ на вопрос Сен-Обера относительно ремонта гость ответил, что хочет снести все восточное крыло замка и возвести там конюшни.

– Затем построю столовую, гостиную, служебные помещения и комнаты для слуг. Сейчас негде разместить треть моих людей.

– В замке хватало места для всего штата моего отца, – заметил опечаленный намерением шурина Сен-Обер. – А он был далеко не маленьким.

– С тех пор понятия изменились, – возразил месье Кеснель. – То, что тогда считалось приличным стилем жизни, сейчас кажется нестерпимым.

От этих слов покраснел даже выдержанный Сен-Обер, однако вскоре гнев уступил место презрению.

– Территория вокруг замка заросла деревьями. Хочу спилить бóльшую их часть.

– Пилить деревья! – воскликнул хозяин.

– Конечно. Почему нет? Они загораживают вид. Один каштан разросся так, что закрыл ветвями всю южную стену. Он настолько стар, что говорят, будто его дупло вмещает целую дюжину человек. Даже вы с вашим энтузиазмом вряд ли согласитесь, что от такого старого дерева есть польза или красота.

– Боже мой! – воскликнул Сен-Обер. – Неужели вы готовы уничтожить благородный каштан, в течение нескольких веков служивший гордостью поместья! Когда строился нынешний замок, дерево находилось в расцвете сил. В детстве и отрочестве я часто забирался в густую крону и прятался там от дождя. Ни одна капля меня не доставала! А порой я сидел среди ветвей с книгой в руке, то читая, то сквозь листву любуясь пейзажем и закатным солнцем, пока сумерки не заставляли птиц вернуться в свои гнезда. Как часто… Но простите, – остановился Сен-Обер, вспомнив, что говорит с человеком, не способным ни понять, ни допустить подобных соображений. – Я рассуждаю о временах и чувствах столь же старомодных, как жалость, побуждающая меня сохранить почтенное дерево.

– Дерево непременно будет уничтожено, – заявил месье Кеснель. – Я оставлю на аллее несколько каштанов, а среди них посажу ломбардские тополя. Мадам Кеснель любит тополя и постоянно рассказывает, как они украшают виллу ее дядюшки недалеко от Венеции.

– Но ведь это на берегах Бренты! – горячо воскликнул Сен-Обер. – Там тополя с их похожими на шпили кронами сочетаются с пиниями и кипарисами на фоне легких элегантных портиков и колоннад. Но среди обширных лесов, возле готического особняка…

– Что ж, дорогой Сен-Обер, – перебил его месье Кеснель, – я не собираюсь с вами спорить. Прежде чем мы сможем о чем-то договориться, вам следует вернуться в Париж. И кстати о Венеции: вполне возможно, что следующим летом мне придется туда отправиться. Обстоятельства складываются так, что я могу завладеть этой виллой, которую называют самой очаровательной на свете. В таком случае я отложу ремонт на год и проведу некоторое время в Италии.

Эмили удивили его слова об отъезде за границу, так как несколько минут назад месье Кеснель утверждал о необходимости постоянного присутствия в Париже и невозможности вырваться в деревню хотя бы на месяц. Однако Сен-Обер хорошо знал самовлюбленность собеседника и не считал его заявление странным. А главное, перенос ремонта замка на неопределенное время означал, что он может и вовсе не состояться.

Прежде чем удалиться на ночь, месье Кеснель пожелал побеседовать с хозяином наедине, и они перешли в другую комнату, где провели долгое время. Тема их разговора осталась неизвестной, но, вернувшись в гостиную, Сен-Обер выглядел взволнованным и опечаленным, чем глубоко встревожил супругу. Она хотела узнать причину огорчения, однако в силу природной деликатности сдержалась: если бы Сен-Обер счел нужным посвятить ее в свои дела, то не стал бы дожидаться расспросов.