Удивительный мир Кэлпурнии Тейт - [66]

Я была в таком восторге, что даже не обратила внимание на оскорбление. И не стала указывать на то, что кое-какие буквы повторяются. Мы поменялись местами, и я села на стул. Она показала мне, как держать руки в «начальной позиции», а потом я начала печатать.

Ну, не вполне. Научиться печатать — дело долгое и занудное, совсем не такое чудесное, как я воображала. Я даже испугалась, что Агги раздумает со мной заниматься, но бояться было нечего. Она слово сдержала. Я занималась невероятно скучными упражнениями — все равно что гаммы на пианино, а она каждый день проверяла, как идут дела, и даже оценки мне ставила, как настоящая училка.

Мы начали с ыва. Такого слова нет. Рычаги с буквами то и дело перепутывались, и я проводила кучу времени, их распутывая — больше времени, чем, собственно говоря, печатала. Единственным — маленьким — удовольствием было звонкое «дзинь» в конце каждой строки — звоночек, который предупреждал, что край бумаги близок. Тогда надо было со всей силой тянуть рычаг и переводить каретку, чтобы опять оказаться в начале новой строки.

— Держи пальцы так, словно играешь на пианино, — миллион раз напоминала мне Агги. — Сгибай их, а не распрямляй.

Я горько жаловалась на эти упражнения, но только про себя. Я же сама все это придумала и заплатила немало, так что нечего жаловаться. Сама виновата.

Агги ворчала, что мои упражнения действуют ей на нервы. Ее можно понять. Я переставила стул и маленький столик в кладовку. Там я по полчаса в день била по клавишам. ЫВА. ЫВА. ЫВА. Наконец я перешла к АВЫФ. Какой прогресс! Постепенно мы стали печатать настоящие слова — куда лучше, но все же совсем не так увлекательно, как может показаться. Я печатала кот, и пол, и дом снова и снова, и мне уже хотелось орать. Это еще хуже, чем «Букварь Мак-Гаффи». Потом я перешла к мяч, пять, дядя. Мой левый мизинец был куда слабее остальных пальцев, а буква «я» так и лезла везде, попадалась чуть ли не в каждом предложении. Никакая фраза без нее не обходилась, так мне, по крайней мере, казалось. «Я» получались слабенькие по сравнению с другими буквами, и фразы выглядели рябыми и неровными. Но я старалась. И преуспела.

Как-то раз я настолько погрузилась в свои упражнения, что не заметила сгрудившихся в дверях кладовки братьев. Они глядели на меня во все глаза. Я подняла голову.

— Чего вам?

— Да ничего. Просто интересуемся, откуда такой шум.

— Мешает — закройте дверь.

Поначалу было так:

Клик…

Клик…

Клик…

Очень скоро уже так:

Клик… Клик… Клик…

Прошло еще немного времени и стало получаться так:

Клик-клик-клик. Дзынь! Бум!

Через пару недель я пришла к дедушке в библиотеку и сказала:

— Вам не нужно послать куда-нибудь письмо? А то я практикуюсь — печатаю на машинке.

— Ну, вот еще один гигантский шаг в новое столетие. Держи черновик, я как раз собирался его переписывать. Посмотрим, что ты сможешь сделать.

Я помчалась в свою «контору», заправила чистый лист бумаги в каретку. Замерла над клавишами — надо навсегда запомнить этот момент. Это уже не тренировка, это настоящая работа.

Уважаемый профессор Хиггинс,
В соответствии с Вашей просьбой посылаю вам несколько семян Vicia tateii. Покорно благодарю за присылку семян Vicia higgenseii, которые я получил на прошлой неделе. Семена прибыли в хорошем состоянии. Я надеюсь прорастить эти семена и впоследствии иметь возможность обменяться с Вами мнениями касательно сравнительной анатомии и физиологии обоих видов.

Искренне Ваш, Уолтер Тейт

К счастью, я перечитала напечатанное, чтобы убедиться в отсутствии ошибок — и обнаружила четыре! Ужас, какая невнимательность! Первая настоящая работа, и такое безобразие. Я тщательно перепечатала письмо, два раза перечла и побежала в библиотеку.

Дедушка читал письмо, а я глядела ему через плечо. Он поставил свою подпись, промокнул чернила и объявил радостно:

— Чудесно! А еще совсем недавно мы общались друг с другом, выдавливая острой палочкой клинышки на мокрой глиняной табличке. Поистине наступает машинный век. Отлично сделано. Вот, — он сунул руку в жилетный карман, — небольшое вознаграждение за труды.

Я отпрянула.

— Нет, дедушка, не надо.

Я просто в ужас пришла — взять десять центов от того, который и так мне уже столько дал! Подарил мне новую жизнь. Открыл глаза на огромное царство книг, идей и знаний. На чудеса Природы, на науку. У любого другого я бы взяла десятицентовик, но только не у дедушки.

— Ни за что! Хотите, отнесу письмо на почту?

— Премного обязан, — дедушка вытащил из ящика стола конверт и марку. — А когда дни станут длиннее, мы с тобой высадим эти семена и посмотрим, что получится.

Я помчалась на почту. А потом в контору к доктору Прицкеру. Мне не терпелось похвастаться своими новыми умениями. Он был на какой-то ферме, так что я провела упоительный час, сидя на жестком стуле и читая о разнице в лечении лошадей от спазматических колик и от колик, вызванных газами.

Глава 23 Моя первая операция

В заключение замечу, что, на мой взгляд, для молодого натуралиста не может быть ничего лучше путешествия в дальние страны. <…> Путешествие, однако, доставило мне слишком глубокое наслаждение, чтобы я не посоветовал каждому натуралисту — хотя он не должен рассчитывать, что и ему посчастливится иметь таких же хороших спутников, каких имел я, — использовать все возможности и отправиться в путешествие по суше, если это возможно, а не то пуститься и в дальнее плавание.