Удивительный хамелеон (Рассказы) - [61]

Дыхание дочери успокаивало, усыпляло ее.

По витой лестнице она спустилась в огромный зал, окутанный голубым сиянием, похожим на летние сумерки. Вокруг нее слышался шум дыхания, словно она оказалась внутри живого существа.

В другом конце зала ярким пятном посреди синевы мерцал маленький освещенный экран, переливающийся разными цветами. Она с удивлением подумала, почему оказалась здесь одна: должна ли она следить за этим сооружением, зависит ли дыхание от ее присутствия или, может, она отвечает здесь за что-то? На ней был белый халат, такой длинный, что волочился по полу, как шлейф или ритуальное одеяние.

Элизабет пересекала зал с высокими сводами, и ей казалось, что она в церкви, но вокруг все время ощущалось чье-то присутствие и дыхание. Она остановилась перед экраном и стала наблюдать за узорами, появляющимися и сменяющими друг друга — почти как на тех компьютерных заставках, которые она видела, — они мелькали с неимоверной быстротой. Она смотрела, как кружатся яркие пятна, взгляд увлекало все глубже и глубже, словно ее затягивало в глубь какого-то туннеля; узоры расцветали, пускали побеги, сворачивались кольцами, изменялись и вновь возвращались к прежним формам, а она, словно зачарованная, не могла оторвать от них глаз; затем экран вспыхнул, и в это время на нем появился узор из листьев, пятна продолжали переливаться и превращались в крону дерева, спирали, горные хребты, волны ни на минуту не останавливался этот стремительный пестрый поток.

«Постой!» — взмолилась Элизабет, и, к ее удивлению, вся эта красочная путаница замедлила ход. Перед ней предстала картинка, словно взятая из какой-то игры: широкая горизонтальная поверхность, резко обрывающаяся с одной стороны, и по ней ползло удивительное существо — хамелеон, кожа которого блестела такими яркими и переливчатыми цветами, которых она прежде не видела. Ползя по плоскости, хамелеон постоянно менялся в цвете, сверкая, словно радуга, и созерцание этого чуда доставляло Элизабет такое наслаждение, которое она едва могла выносить, наслаждение, граничащее с мукой. Хамелеон подползал все ближе и ближе к краю, и Элизабет поняла, что он непременно упадет вниз, в эту черную бездну с далекой, едва видимой белой крапинкой, которая, наверно, была звездой; хамелеон все полз и полз, и вот он оказался уже за краем, но тут Элизабет поняла, что он не упал, а всего лишь перенял цвет фона, что он ползет над бездной, хотя она этого не видит и это кажется ей невероятным.

Но во сне она не испугалась; напротив, она стала безудержно хохотать, скорее от беспомощного удивления, чем от радости; смех шел изнутри и извне, и в этом смехе слышались нотки плача, поднимающегося из глубины души, смех и плач, все было вперемешку: они обрушились на нее, и тело ее, казалось, вот-вот взорвется.

Вот кто-то хватает за плечи, кто-то зовет ее.

Внезапно она проснулась, глотая воздух, точно выброшенная из воды рыба.

Элин сидела с выпученными глазами и держала ее за плечи:

— Мама, тебе что-то приснилось?

Элизабет молча смотрела на дочь.

— Ты так хохотала, — встревоженным голосом объяснила девочка, — я не могла поверить, что это ты, это было похоже на… — Она не могла подобрать слов. Затем Элин отпустила мать.

— Я видела хамелеона, — сказала Элизабет. — Он упал в бездну. И я рассмеялась.

— Ясно, — ответила Элин со свойственным подросткам лаконизмом, должно быть, именно таким голосом отвечали те самые молодцы в белых туниках, защищая свои плетеные изгороди. Она взглянула на будильник у кровати. — Уже половина первого, — сказала она. — Ты опоздала на вечеринку.

— Да, — согласилась Элизабет, — ну и Бог с ней. Ничего страшного. Впереди еще много вечеринок.

Она встала и собралась пойти в ванную.

— Послушай, — сказала Элин.

— Да?

— Наверно, мне не надо было говорить всего этого, да?

— Ты имеешь в виду — про дождь?

— Да.

Элизабет остановилась у двери и взглянула на свою дочь: девочка сидела на кровати, маленькая, бледная, взъерошенная, полная тайн и опасений; все это сохранится в ее душе, из этого взойдет росток ее взрослой жизни, это останется в ее памяти, теле и сознании и перевесит в ту или другую сторону, поведет ее дорогой тьмы или дорогой света, к знакомому или незнакомому дому, одну или с кем-нибудь.

Элин смотрела в пол:

— Есть вещи, о которых, наверно, не стоит говорить.

— Ну почему же, — возразила Элизабет и снова почувствовала ту смесь самоуверенности и стыда за свои поступки, которая всегда мучила ее, когда ей хотелось сказать: «Я думаю, как раз об этом действительно стоит поговорить».

Она стояла в дверях, ее щеки пылали, и ей хотелось умыться холодной водой, а потом согреть для них обеих по кружке молока и после всех этих потрясений чуть-чуть пожить обычной жизнью, занавесить окна перед сном и сказать: представим себе, что это и есть настоящая жизнь. Вот твой стул, вот мой, мы с тобой люди, мать и дочь; мы живем здесь, и вот все, что у нас есть сейчас, ты да я.

Так мы и сделаем.

Перевод Е. Ермалинской

Коротко об авторе

Ингер Эдельфельдт — не случайное имя в шведской литературе. В начале 1990-х годов известный шведский критик Йоран Хэгг задал вопрос: «Кто войдет в число выдающихся писателей 90-х?» — и сам же на него ответил: «Несомненно, в этом списке будет Ингер Эдельфельдт, зрелый мастер стиля, удивительное соединение Астрид Линдгрен и Франца Кафки». Писательница очень популярна в странах Скандинавии. Для ее прозы характерны глубокое проникновение в психологию человека, подробное описание тончайших движений души, богатство и выразительность языка, и недаром ее творчество было отмечено целым рядом литературных наград. Ингер Эдельфельдт родилась в Стокгольме. Ее литературный дебют состоялся в 1977 году, когда вышел роман «Молодец, хороший мальчик» — история о юноше, открывающем в себе гомосексуальные наклонности, и о реакции на это окружающих. В 1985 году она представила публике новый роман, «Письма к царице ночи», — остроумный, веселый, с неожиданной развязкой.