Удивительный год - [37]

Детство. Уездное училище в Нижнем Новгороде, ещё в мальчишках работа писцом, книги, друзья, закадычный товарищ Миша Сильвин, споры, дискуссии, снова книги, Карл Маркс. Началась новая жизнь.

По-настоящему она началась в Петербурге, со встречи с Ульяновым. Ульянов его поразил. Всего на два года старше, он был зрелым, когда все они ещё оставались юношами. Он ясно знал путь и цель борьбы, что революция неизбежна, что рабочий класс победит. После встречи с Ульяновым Ванеев стал марксистом и революционером не в мечтах, а на деле. Работы по горло! «Союз борьбы за освобождение рабочего класса». Пропаганда марксизма в рабочих кружках, листовки, стачки. Рабочий класс Петербурга был захвачен борьбой. Они жили с сердцами, полными практических забот и огня. Жили прекрасно и трудно.

— Толь!

Лодка, в которой он плыл, задела днищем за песчаную отмель, в борт толкнулась вода, лодка стала.

Он открыл глаза. Доминика склонилась над ним, спасительница его Ника, черноглазая малороссиянка его, с охапкой диких причудливых и пёстрых цветов.

— Толь, это тебе. Они приехали. Собрали тебе по дороге букетище. Привет друзей и дар тайги. Получай.

Она поставила букетище в кринку с водой. Провела платком по его лбу.

— Тебе лучше, ты меньше потеешь, — сказала она, торопливо пряча влажный платок.

— Все приехали? — спросил Ванеев.

— Все. Завтра соберёмся у нас.

— Завтра у нас?

Он приподнялся на локте. Его глаза почти василькового цвета блестели сухим, жарким блеском. Доминика пугалась этого блеска.

— Толь, тебе нужно лежать.

— Ты сказала сама, что мне лучше, я чувствую прилив сил и такой подъём жизни, всё во мне всколыхнулось, всё жаждет действия, ум мой просит и молит работы, я живу, Ника, я весь нетерпение, я мечтаю, чтобы в этом деле, таком важном, была моя часть и помощь.

Он закашлялся и упал на подушки. Она в ужасе следила, как содрогается его грудь, клокочет в груди. Что делать? Вдруг опять хлынет кровь? Спаси, спаси, боже! Кто-нибудь, прибегите! Товарищи, где вы?

Она опустилась на колени и с болью глядела на него минуту, пять минут, вечность, не зная, чем помочь. Наконец он утих. Обошлось. От напряжения кашля на щеках у него выступили два резких алых пятна. Она встала с колен, осторожно приподняла его голову, на подушке остался мокрый след, она перевернула подушку.

— Отдохни, Толь, мой любимый, родной, мой единственный!

— Говори.

— Мой любимый, единственный.

Она вышла на цыпочках, считая, что он уснул. Ванеев с задумчивой улыбкой слушал её умолкнувший, а для него всё звучащий голос. Бывает так, в ушах звучит и звучит, не умолкает не слышная другим музыка. Ванеев повернул голову и стал глядеть в окно. Хочется, чтобы под окном качала ветвями плакучая берёза с шумными листьями. Чтобы шелестели листья.

Во всём селе Ермаковском ни берёзы, ни яблони. Ни даже маленького садочка возле чьей-то избы нет в угрюмом подтаёжном селе Ермаковском.

Запрокинув голову, Ванеев следил за движением облаков. Они спешили, толпились, ещё летние, белые, с яркими краями. «Тучки небесные! Вечные странники» Мы с тобой странники, Ника.

Он вспомнил, как увидел её впервые.

— На свидание. К невесте! — под звон ключей раздалось возле камеры. Он знал, оставшиеся на воле товарищи непременно позаботятся о «невесте», чтобы было кому навестить и передать передачу. Пока оставались на воле сёстры Невзоровы, землячки из Нижнего. Значит, они и подыскали в «невесты» кого-нибудь из подружек-курсисток. Для какой-то незнакомой девушки это будет важным партийным поручением. И всё. После тюрьмы и повидаться, может, не придётся с «невестой». И всё же, когда его позвали, он заволновался, пригладил волосы, нервно одёрнул тужурку, заспешил и, пока шёл гулким коридором, придумывал первые умные фразы и забыл всё в комнате для свиданий, увидев её.

При его появлении она поднялась со скамьи, довольно высокая, статная, черноглазая, с полным, девически миловидным лицом. С одного взгляда он почувствовал симпатию и влечение к ней. Она поднялась и смешалась. На табурете сидел жандарм. Жандарм привык быть свидетелем свиданий, но для них оно было первым, жандарм им ужасно мешал!

Она колебалась всего секунду. Легко подошла.

— Милый! Я так скучаю о тебе! — и поцеловала в губы.

Он не помнил, что ей отвечал. Как они сели рядом на скамью. Как он держал её руку и глядел на её лицо, стараясь отгадать, кто она, какая она.

«В ней есть энергия, и задушевность, и детская наивность, и сила, и мягкость, она чудесная, мне её послала судьба» Так он думал, оставшись один, опять запертый в камере, восстанавливая слово за словом всё их свидание. Их удивительную, долгую и мгновенную встречу. Они успели узнать кое-что друг о друге.

— Я ждал тебя, очень ждал! — сказал Ванеев.

Она ответила:

— Теперь я буду приходить к тебе всегда.

— Как я мог так долго жить без тебя?

— Ты не будешь больше без меня. Я буду приходить.

— Ох! Какая это радость!

Она нахмурилась, что-то соображая, и, просияв через мгновение, сказала:

— Меня не сразу к тебе пустили. А сегодня слышу: Доминика Васильевна Труховская, на свидание!

«Ага, Доминика Труховская, — понял Ванеев. — Необычное имя, как мне нравится её имя! Умница, как она сообразила, как мне сказать, чтобы не догадался жандарм, что мы никогда не виделись. Доминика. Никогда не встречал женщин с таким именем».