Удивительный год - [28]

Леопольд вспыхнул как спичка от слов Владимира Ильича: «тебе сугубо полезно». Вмиг в нём ожил мальчишка. Он вошёл не на цыпочках, как Оскар Энгберг, желавший показать, что раскаивается, что ухлопал целое утро на уток, нет, Леопольд вошёл не так, он вскочил в комнату, будто спасаясь от погони, и шмыг, и спрятался за книжную полку, в глубине души труся, как бы Владимир Ильич не передумал: «Стой, любезный, рано тебе!»

Надежда Константиновна улыбнулась его суматошности.

— Правильно Леопольда позвали. В Петербурге в рабочих кружках у нас ещё моложе товарищи были.

— Когда я на Путиловском работал — начал Энгберг.

Он постоянно по всякому поводу любил похвастать, как работал в Петербурге на Путиловском заводе и Владимир Ильич под именем Николая Петровича приходил за Нарвскую заставу объяснять им политику. А теперь судьба свела в Шушенском. Энгберга позже Владимира Ильича привезли в ссылку. Потом уже через год они и Надежду Константиновну в Шушенское дождались, и Оскар Энгберг выковал им из медных пятаков по кольцу для венчания. Об этом Энгберг мог рассказывать сколько хотите, но сегодня с рассказами ему не везло.

— Товарищи, к делу! — прервал Владимир Ильич, приближаясь к деревянной конторке, за которой обычно стоя писал.

Нигде не видывал Леопольд такой конторки с покатой, как у парты, крышкой, обнесённой по спинке перильцами. К перильцам поставлена лампа. Эту лампу с зелёным абажуром Надежда Константиновна привезла из Москвы Владимиру Ильичу в подарок, когда приехала в ссылку. В вагоне везла, пароходом везла, пятьдесят с лишним вёрст тряслась на телеге от Минусинска до Шушенского, держа в руках лампу. Уберегла, не разбила. Зимними вечерами рано гаснут в Шушенском окна, только светит до поздней ночи зелёный огонёк у Ульяновых.

В комнате Владимира Ильича Леопольда особенно привлекала книжная полка. Правда, свободного доступа к ней ему нет, но попросишь что надо — пожалуйста. Иногда Владимир Ильич сам выберет книгу и даст: «Сугубо важно прочесть. Советую».

Из бокового окна видно Шушу. Сделав излучину, она протекает возле самого дома. За Шушей — луга, давно убранные и снова зелёные и яркие от осенней отавы. За лугами Енисей и синие ленты проток. Вдалеке величавые громады Саян. Наползёт фиолетово-сизая туча, накроет крышей хребет, раскинет рваные лохмотья по склонам, нагонит сумрак, вдруг ветер, заклубит, поднимет тучу, понесёт, свалит по ту сторону гор, и белый-белый снег сверкнёт на вершине, брызнет светом, и всё вокруг станет радостно, чисто, и солнце веселее засветит.

«Когда уедем домой, буду помнить всегда эту комнату, конторку, книги, буду помнить окно Владимира Ильича, боковое окно, из которого видны Саяны. И Шушу, и остров… Но что это я, вот так дурак, пропустил, о чём говорит Владимир Ильич!»

Он ничего не пропустил. Владимир Ильич только успел вынуть из конторки книгу и, листая в ней страницы, сказал:

— Товарищи, очень хорошо, что мы собрались. Я воспользовался приездом Михаила Александровича и позвал вас обсудить одно дело. Весьма важное дело! В этом послании содержатся чрезвычайно интересные для нас вещи и сведения.

«В послании? Где же оно?» — удивился Леопольд, но, конечно, не стал спрашивать, а внимательно сдвинул брови и усердно стал слушать.

— Я не успел точно набросать на бумагу содержание присланного, изложу основные мысли, — говорил Владимир Ильич, приводя всё больше Леопольда в волнение.

Ясно, здесь была конспирация. Леопольд был захвачен. Он не старался сейчас казаться Владимиру Ильичу умным и вдумчивым, совершенно об этом забыл, так странно было то, что он узнавал, о чём говорил Владимир Ильич. То, что Леопольд узнавал, было кредо, привезённое Анной Ильиничной из Петербурга в Подольск, а потом присланное в химическом письме из Подольска в Шушенское.

— Подведём итоги. Они против рабочей политической партии. Они против борьбы за политическую свободу рабочего класса. Они не верят в революцию. Не верят, что пролетариат способен взять власть в свои руки. Не верят в социалистическое общество. Итак?

Владимир Ильич захлопнул книжку, которую держал раскрытой, пока излагал содержание кредо. Положил на конторку. Поднял плечи. Всунул руки в карманы. Остро и холодно блеснули глаза. Леопольд никогда не видел Владимира Ильича таким. Ледяным, сдержанным, гневным.

Всё сильнее забирало Леопольда волнение, но он не мог сообразить, что делать, как «им» отвечать. «Они» на свободе, а мы в ссылке. Леопольд в беспокойстве ожидал, что скажут другие. Как решат? Кто заговорит первым? Заговорил бы отец! Нет, отец молчаливый и, наверное, тоже не знает, как об этом судить.

Но отец-то и знал. Сказал кратко. Он всегда говорил понятно и кратко.

— На нет хотят рабочее движение свести, — сказал отец.

— Вот именно! Да, да, да! — воскликнул Владимир Ильич. Казалось, он ждал услышать эти слова, но не был уверен и теперь, услышав, ободрился. — Вот именно! Чего им надо? Им надо отнять у рабочего движения революционную цель.

— Чёрта лысого! — сказал Оскар Энгберг. — Извиняюсь, конечно.

Энгберг был по рождению финн и не так уж досконально усвоил русский язык, что же касается крепких словечек, Энгберг знал их и по-фински и по-русски достаточно.