Удивительные приключения Яна Корнела - [7]

— О скоте не беспокойтесь! В Роуднице вы найдете его в избытке! А вместе с вами его будет еще больше!

Но тут же, резко оборвав свой смех, он перестал зубоскалить и заорал:

— Так вы потопаете или нет?

Нам пришлось идти. Нас было около двадцати человек. Два рейтара ехали впереди, два — позади. По гололедице раздавался звонкий цокот копыт да стук деревянных башмаков.

Не знаю, проронили ли мы за несколько часов пути хотя бы десяток слов. Каждый был погружен в свои тревожные думы.

У меня, как и у всех, вертелись в голове одни и те же мысли, и я пробовал успокоить себя: возможно, что вся эта затея окончится не так уж плохо, как кажется. Хотя наша прогулка уж больно смахивает на то, что нас гонят в полк, но разве кто-либо собирается делать из нас солдат? Нет, этого не может быть! Ведь все мы еще не доросли до мундира, — ни одному из нас не стукнуло и двадцати лет! Кроме того, солдат все-таки вербуют! Сколько раз я сам был свидетелем того, как в село приезжал офицер с двумя мушкетерами и барабанщиком и как они сзывали мужчин. Офицер усаживался за стол, вынимал из мешочка серебряные монеты, рассыпал их по столу у всех на виду и начинал сулить собравшимся золотые горы — харчи, жалованье, долю в добыче… Короче, все, кто слушал его, могли бы подумать, что это сам ангел приглашает их в рай. Каждый раз им удавалось завербовать кого-нибудь — по крайней мере в начале войны, — не потому, что люди верили речам вербовщиков и легко попадались на их удочку, нет, людей принуждал к этому постоянный голод, который давил на них до тех пор, пока не выгонял их из халупы. Именно по этой причине всякий раз один или два человека уходили с солдатами. Последним завербовался у нас бедняга Вавра, ушедший из деревни вместе с женой и тремя детьми. Но никто из завербованных в нашей деревне еще не вернулся домой.

Нет, нет, этого не должно быть. Достаточно и того, если нас поставят повозочными на фуры или погонщиками скота и направят в такой холод вместе с полком бог весть куда.

Невеселенькое это было размышленьице!

Когда мы пришли в Роудницу, нас загнали на большой двор, примыкавший к замку. Вся площадь перед ним уже кишмя кишела мушкетерами, и у ворот двора стояла вооруженная до зубов стража. Внутри толпилось свыше сотни одураченных подобно нам парней.

Вероятно, нас привели сюда последними, — едва мы успели осмотреться, как во двор вошел высокий, худой офицер, с черными, тронутыми сединой усами, сопровождаемый двумя своими помощниками. Он поднялся на лестницу, ведущую в людскую, и обратился к нам с речью.

У офицера был резкий, дребезжащий голос, и он изъяснялся на таком странном чешском языке, что мы не только не могли понять того, о чем он говорил, но даже не сразу узнали свой родной язык. Лишь немного погодя мы стали разбирать отдельные, искаженные им, слова и начали улавливать общий смысл его карканья. Сначала нам показалось, что этот молодчик в офицерской перевязи рехнулся, — он говорил о великом счастье, выпавшем на нашу долю. Только, мол, солдат — настоящий мужчина; теперь каждый из нас сможет служить императору, и у каждого — прекрасное будущее, — нам будут давать деньги и все прочее.

Мы таращили на него глаза, точно очумелые. Однако не успели мы опомниться, как вдруг со всех сторон на нас набросились мушкетеры, словно мухи, и начали кричать, подталкивать и строить по двое. Тому, кто не сразу догадывался, куда ему встать, помогали удары кулаком под ребро.

Так вот они где, чертовы рожки!

Совершенно случайно я очутился в первой паре, и, как только солдаты расступились, передо мною появились два стола. За каждым из них сидели по два офицера и по два писаря. На столах лежали гербовая бумага и мешочки с деньгами. Это вербовщики!..

Офицер, сидевший за столом, у которого оказался я, даже не посмотрел на меня, — вероятно, он не желал утруждать свой единственный глаз — другой у него был закрыт черной повязкой — и только пролаял:

— Как зовут? Из какой деревни?

Мне с трудом удалось выдавить из себя ответ; писарь записал его. Офицер же швырнул мне на стол гульден и крикнул:

— Следующий!..

Я продолжал стоять, точно соляной столб, и только после того, как кто-то грубо схватил меня за плечо, отскочил в сторону. Вслед за тем я словно откуда-то издалека услышал голос офицера, который спрашивал теперь имя моего односельчанина Вацлава Мотейла.

Мне казалось, что я сошел с ума или вижу все это во сне. Меня привел в себя один мушкетер, подошедший ко мне и сунувший что-то в мою руку.

— Возьми! Ты забыл его!

Это был гульден. Только теперь я окончательно понял, что все это не сон. Мне сразу сделалось грустно, и на глазах у меня выступили слезы. Я затрясся, как в лихорадке. Лицо мушкетера, стоявшего передо мной и весело улыбавшегося мне, расплывалось у меня в глазах, словно я смотрел на него через толстое стекло.

— Ну, ничего, хлопец, не горюй! — добродушно сказал он и успокоительно похлопал меня по плечу. — Ты теперь солдат и ничего уже не поделаешь! Не сетуй на свою судьбу, — тебе придется испытать еще не то…

Хотя это было и странное утешение, однако уже то, что в этом вертепе нашлась добрая душа, которая заговорила со мной по-человечески, немного приободрило меня. Мушкетер был бравым усачом, годившимся мне в отцы. Как только я подумал об этом, у меня снова запершило в горле и, чтобы удержать слезы, я заморгал глазами. Тут ко мне подскочили ребята из нашей деревни — Вацлав Мотейл и Штепан Картак, которые тоже держали в руках по гульдену. Брат Штепана — Килиан, попавший ко второму столу, стоял в другой толпе завербованных. Тогда мы еще не знали, что означало это разделение.