Удивительные истории - [20]

Действительно, Чарли подходил к науке совершенно не так, как большинство ее тружеников. Наука была для него не сухим набором фактов, а скорее симфонией или поэмой. Он был первым и, возможно, последним представителем школы доктора Роболда, школы, парадоксально сочетавшей холодную логику и высокую поэзию, приверженность факту и полет пророческой фантазии, высокий идеализм целей и суровый материализм мировоззрения. Главным принципом старого доктора было: «Истинная наука — это всегда отчасти поэзия».

Любой, кто учился хотя бы в школе знает, что обычно это совсем не так. Но у старого ученого был свой подход и к познанию, и к обучению.

Мы все знаем, как и чему учат учителя в наших школах. Факты, факты, ничего, кроме фактов. Тут нет места для мечты или романтики. Оглядываясь назад, мы вспоминаем холодный, жесткий подход наших учителей, зубрежку. Конечно, в этом нет никакой поэзии.

Тем не менее, мы не должны отрицать, что именно наука создала нашу могучую цивилизацию. Даже доктор Роболд не стал бы это отрицать.

Дело заключается в следующем.

Доктор Роболд утверждал, что с самого начала прогресса развитие цивилизации шло тремя отдельными путями, во главе угла которых стояли: наука, изобретения и управление. Но его теория гласила, что первые два направления должны соединиться; ученый должен быть не просто собирателем и интерпретатором фактов, но и изобретателем, а всякий уважающий себя изобретатель обязан быть ученым. «Действительно великий ученый должен быть провидцем, — говорил доктор Роболд. — А изобретатель является лишь поэтом, с инструментами лучшими чем слова».

Таким и стал Чарли Хайк. Он был провидцем и мечтателем, ученым, поэтом с инструментами, истинным учеником доктора Роболь. Он мечтал о том, о чем другие ученые даже не пытались думать. И мы благодарны ему за его странные мечты.

Единственным большим другом Хайка был профессор Уильямс, уроженец родного города Чарли, который знал его еще в дни, когда тот торговал газетами на улицах. Они были друзьями в детстве, в подростковом возрасте и в колледже. В последующие годы, когда Хайк стал провидцем, таинственным «человеком с горы», а Уильямс — знаменитым профессором астрономии, и дружба их стала крепкой, как никогда.

Но между ними была большая разница. Уильямс был точен, ни на микрон не позволял себе отступить от канонов того, что считал критериями научности. Он был воспитан в духе каменно-холодной расчетливости. Он жил в цифрах. Он не мог понять Хайка или его рассуждения. Вполне готовый следовать за мыслью друга, насколько позволяли факты, он отказывался входить в область того, что считал чистыми спекуляциями.

В определенный момент между ними разверзлась пропасть. Чарли Хайк был визионер и мечтатель. И хотя одна часть его разума твердо опиралась об утес доказанных фактов, другая парила в пространстве дерзких гипотез, невероятных идей и грандиозных видений. Меж этих двух миров, уживавшихся в его разуме, зияла бездна. И Чарли Хайк посвятил преодолению этой бездны всю свою работу, всю свою жизнь…

В тот прохладный вечер в тесном маленьком кабинете в Аризонской обсерватории Чарли восседал, закинув ноги на стол, и рассматривал Уильямса, точного и щепетильного, готового аргументированно и точно отстоять точность и непреложность выводов своей философии. Солнечный жар растворился в бескрайних песках пустыни, погрузившихся в сумерки. Через открытую дверь и окна дул холодный ветер. Чарли курил — его старая привычка, отравлявшая Уильямсу жизнь в колледже.

— Значит, мы знаем? — спросил Чарли.

— Да, — уверенно сказал профессор. — Что мы знаем, Чарли, то мы и знаем. Хотя конечно это не много. Это очень трудно воспринять, но невозможно отрицать цифры. Мы имеем не только доказательства геологов, но и астрономические вычисления, у нас есть факты и цифры. Наш мир должен погибнуть. Это неприятно сознавать, но это факт, подтвержденный наукой. Медленно, неизбежно, безжалостно, но ему придет конец. Простой вопрос арифметики.

Хайк кивнул. Астрономия была и его специальностью, и это объединяло со старым другом и соседом по комнате в общаге. Он приехал из своей обсерватории в горах Колорадо только для смены обстановки и ради того, чтоб навестить старого приятеля.

— Я вижу. Это все твои старые расчеты приливного замедления. Или, еще раньше, расчеты, касающиеся потери планетой кислорода и воды.

— И то и другое — вопрос фигур. Вращение Земли вокруг своей оси ежедневно тормозится приливами, настанет день когда Земля повернется к Солнцу одной стороной, как сейчас Луна к Земле.

— Понимаю. Это будет эпоха вечной ночи для одной стороны Земли и вечного день для другой. Два ада — огненный и ледяной.

— Точно. Но еще раньше Земля лишится кислорода и воды, с каждой секундой теряя их все быстрее. Банальная кинетическая теория газов, движение молекул, медленно, но верно улетучивающихся в пустоту. Каждая минута, каждый час, каждый день мы теряем часть нашей атмосферы. Со временем мы потеряем все. Еще раньше — Земля станет пустыней. Взгляни на эти пески за окном, а ведь здесь, когда-то плескалось море. Невозможно отрицать очевидное, мир уже движется к своему неизбежному концу.