Я отвернулся, он свои удочки достал и говорит:
— Смотри, чтобы в лодке шум не производить!
Я ему обещал, что шум производить не буду, и мы в лодку влезли.
Как только немного отъехали, я говорю:
— А что, если на тот берег к нахимовцам катануть? По смотрим, как там нахимовцы живут, и обратно.
— Больше мне делать нечего, как к нахимовцам ехать, чего это я там не видел! Ты сиди да шум не производи!
— А что, если, — говорю, — я за лодку уцеплюсь и буду плыть, а ты меня будешь везти?
— Да ты что, — говорит, — шутишь, что ли? Как же я тогда рыбу буду ловить? Ты лучше гляди, нет ли коров по близости, они нам рыбу нашугают…
Коров не было видно, и я сказал:
— Неплохо всё-таки к нахимовцам катануть…
В это время он якорь бросил и мне не ответил. Я всё смотрел на тот берег, а он удочку разматывал.
Он удочку забросил, а я хотел воду рукой зачерпнуть и чуть лодку не перевернул.
— Не производи шум! — заорал он.
Я встал, чтобы шум не производить, а лодка так закачалась, что я чуть в воду не свалился.
— Ну-ка сядь! — орал он. — Ну-ка сядь! Вот чурбан! Не смей мне шум производить!
Он стал вытаскивать якорь и всё повторял, что в этом месте теперь нет смысла рыбу ловить, она вся ушла.
Мы уплыли в другое место, а я всё думал, как бы на тот берег к нахимовцам попасть.
Он снова бросил якорь.
Я старался шума не производить и сидел не двигаясь.
Но рыба не ловилась.
— Чего же это такое, — сказал я, — никакого шума нет, и рыбы нет…
Он во все глаза на свой поплавок глазел, а мне надоело на него глазеть, раз ничего с ним не случается.
— Никакой тут рыбы нету, — сказал я, — всё ясно…
Он глаз с поплавка не спускал и молчал.
— Да где же рыба! — говорю. — Нету никакой рыбы!
Он на меня посмотрел и спрашивает:
— А?
— Хорошо бы на тот берег, — говорю, — поехать, раз рыбы нет.
В это время его поплавок под воду ушёл, а он как раз со мной разговаривал. Он дёрнул, да поздно. Весь червяк рыба съела и ушла.
Он как закричит:
— Если ты мне ещё про тот берег скажешь, я не знаю, что тебе сделаю!
Насадил он нового червяка, забросил и сидит, опять на свой поплавок смотрит. Только он в другую сторону забросил, и мне не видно стало поплавка, и я осторожно пополз, чтобы поплавок увидеть. И тут я рукой банку с червями задел, и она в воду бултыхнулась. Я не знал, что это за банка такая, и ползу себе дальше как ни в чём не бывало.
Он ко мне спиной сидел.
Повернулся и как заорёт:
— Что ты наделал!
А я сразу не понял, что это банка с червями, и говорю:
— Какая-то коробочка упала…
— Немедленно, — кричит, — убирайся от меня! Уходи сей час же! Тут же уходи! Сматывайся сию минуту! Сию секунду проваливай!
— Да как же я сию секунду уйду, если вокруг вода…
Он стал грести изо всех сил к берегу, и всё ругался, ругался, и кулаком мне грозил, и себя ругал за то, что взял меня, а я только делал виноватое лицо — чего же я мог ещё сделать!
Я ему даже «до свидания» не сказал, выпрыгнул из лодки и пошёл.
А он мне вдогонку крикнул:
— Дурень несчастный, тунеядец, балбес!
Я повернулся и кулаком ему погрозил. Какое он имеет право меня разными словами обзывать!
Я и говорю Матвею Савельичу:
— Плохо всё-таки, что у вас нет лодки.
— Плохо, что жены нет, — говорит Матвей Савельич.
— Возьмите да женитесь, — говорю.
— Возьми лодку себе да и сколоти, — говорит Матвей Савельич.
— Как же я сколочу?
— Ты лодку себе сколотить не можешь, а я жизнь свою сколотить не умею. Вот и выходит, что мы с тобой никудышные в жизни люди…
— Да ну, — говорю, — подумаешь — лодка! Это вовсе не значит, что я никудышный.
— А я, по-твоему, никудышный? Если бы никудышный был, такого сада у меня не было бы. Никудышный человек, он куста посадить не может. А колодец? Видал мой колодец?
Только с ямщиковским колодцем сравниться может! Сам рыл. Сам копал. А землю на тележке отвозил. А это ж работа.
Это ж труд! Да если ещё орден Славы заслуженный во внимание взять, то даже получается, что человек я славный, а не никудышный… Нет, брат, боевой я человек да работящий…
— А я в этом году все пятёрки получил, — сказал я.
— Вот и получается, — сказал Матвей Савельич, — что мы с тобой люди достойные, славные. Только нам маленько не везёт…
— Мне ужасно не везёт, — сказал я.
— А если вникнуть, — сказал Матвей Савельич очень задумчиво, — то каждому человеку, по моему мнению, в чём-то не везёт. Это если подумать. А кому больше везёт, а кому меньше, это и понять-то невозможно. А те, кому кажется, будто им везёт особенно, так они в этом ошибаются, потому что не подумали…
— Вот у нас в классе один мальчишка был, — говорю, вот ему здорово везло! Что знает, то его учительница и спрашивает. Всегда пятёрки получал. Только он в прошлом году в речке утонул…
Матвей Савельич так на меня посмотрел — я сразу понял, что глупость сказал.
— Да он не совсем утонул, — говорю, — его потом откачали…
— Повезло человеку… — сказал Матвей Савельич.
Почесал он свою бороду и говорит:
— Вот оно что значит — везенье, вещь такая спорная…
Ещё бороду почесал и говорит:
— Вот погоди, управлюсь, сработаю тебе лодчонку, да такую, что сама без вёсел и паруса плыть будет…
