Удиви меня - [79]

Воцаряется тишина, долгая, гнетущая. И мне интересно, я что, настолько пьяна, что начала нести сущую околесицу? Но когда я поворачиваюсь к Сью, то в ужасе вижу, что по лицу ее ручьем текут слезы. Вот черт! Только что же все было нормально. Что я такого ляпнула?!

– Боже мой! – восклицаю я. – Сью, прости меня, пожалуйста. Я совсем не думала о том, что говорю. Это все шампанское.

Но Сью просто качает головой. Она молниеносно вытаскивает носовой платок из своей кожаной сумочки (будто уже давно наловчилась это делать) и промокает слезы.

Какое-то время мы сидим молча, затем, повинуясь внезапному порыву, я приобнимаю Сью за плечи и прижимаю к себе.

– Давай как-нибудь пообедаем вместе, – говорю я. – На этой неделе.

– Давай, – хрипло отвечает Сью.

А церемония открытия, плавно перетекшая в пьяненький фуршет, и не думает кончаться. Больничный персонал продолжает выскакивать из разных отделений, просто чтобы поздороваться со мной и мамой или рассказать о том, как они встретились с папой на каком-то мероприятии по сбору средств или еще где-то и каким он был очаровательным/приятным собеседником/, потрясающе играл в дартс. (Дартс? Я даже не знала, что он играл в дартс.)

Во время затишья я оказываюсь наедине с мамой. Лицо у мамы тоже порозовело, но виной тому шампанское или эмоции, я не могу сказать.

– Ты произнесла прекрасную речь, Сильви, – говорит она. – По-настоящему сильную.

– Спасибо, – закусываю губу. – Я бы хотела, чтобы папочка гордился мной.

– Ох, родная, он сейчас смотрит на тебя с небес. – Мама решительно кивает, будто хочет убедить в этом саму себя. – Это правда. Он смотрит с небес на свою красавицу дочь, он так ею гордится… – Она протягивает руку и гладит один из моих золотистых локонов, которые уже порядком растрепались. – Он так любил твои волосы, – протягивает она, но взгляд ее уже блуждает по сторонам.

– Я знаю, – киваю я. – Знаю.

Какое-то время мы молчим, и голос в моей голове просит, умоляет меня оставить все как есть. Подарить нам с мамой это прекрасное мгновение единения и светлой грусти. Но тут же другой голос, вкрадчивый шепоток точит меня, призывает узнать больше. «Это твой шанс, – шепчет он, – единственный. Другого может не быть!»

– Ну… Я видела, как ты разговаривала с Дэном, – пытаюсь звучать непринужденно, как будто просто болтаю.

– О да, – она отводит от меня взгляд. – Бедняга Дэн. Он самый настоящий кремень. Пример для нас всех.

– А о чем вы разговаривали?

– О чем разговаривали? – мама начинает яростно моргать. – Я уже не помню, родная. О том о сем.

Глубокое разочарование пронизывает меня своими колючками. О том о сем? Серьезно? Что это вообще значит? Почем она не может поделиться со мной? Я же своими глазами видела, как Дэн сказал «миллион фунтов, может два», практически по его губам читала. В какой такой вселенной «миллион фунтов» равносилен «о том о сем»?

– Ничего важного, значит? – напрямую спрашиваю я. – Ничего, о чем мне следует знать?

Мама награждает меня одним из самых своих пронзительно-раздражающих взглядов. Я знаю, она что-то от меня скрывает. Нутром чую. Вот только что? О боже, неужели она погрязла в долгах? Простота этой идеи ударила в меня молнией. Она накупила столько всякой дребедени для кухни, которую никто не покупал, так что наверняка должна QVC[37] кучу денег.

Так, Сильви, остановись. Не сходи с ума. Но что же еще это может быть?

Азартные игры? И тут ко мне снисходит озарение. Ну конечно! Я помню, как мама яростно заморгала на кухне, когда я упомянула пьесу «Выбор дилера». Господи боже, не говори мне, что азартные игры стали для нее способом справиться со скорбью.

Нет-нет, как я могла о таком подумать? Азартные игры и мама – вещи абсолютно несовместимые. Даже в тот раз, когда мы ездили в Монте-Карло, казино маму совсем не интересовали. Она предпочитала потягивать коктейли и с любопытством рассматривать людей и их лодки.

Делаю глоток шампанского, пытаясь собраться с мыслями. Не собираюсь же я давить на нее на приеме в честь ее погибшего мужа. Да и хватит мне мужества, чтобы наконец прямо спросить ее обо всем, расставить все точки над i?

Нет. Очевидно, не смогу.

– Это была прекрасная церемония, – говорю я, уходя в банальность. – Просто чудесная.

Мама кивает.

– А в жизни Шинейд Брук выглядит гораздо старше, чем на экране, не находишь? Наверное, это все из-за специального грима.

И вот мы уже со смаком сплетничаем о Шинейд Брук, как будто предыдущего разговора и не было вовсе. Вскоре за мамой приезжает такси, и она отбывает домой. Я ищу свою семью и застаю их всех, включая Дэна, за поглощением (по-другому это не назовешь) мини-эклеров. Оттаскиваю их от стола и узнаю, что у девочек появились новые драгоценные, заветные, закадычные друзья. Нет, вовсе не Эсми, медсестры и медбратья, как вы могли подумать, а пара надувных одноразовых перчаток; они назвали их Перчик и Перчита. (Бог знает, что произойдет, когда перчатки лопнут в лучшем случае к вечеру. Ладно, будем решать проблемы по мере их появления.) Когда пришло время для прощаний и благодарностей, я поняла, насколько же меня тошнит от сегодняшнего события.

Наконец-то мы выбираемся на свежий воздух, подальше от нежилого, тяжелого больничного запаха. У меня голова идет кругом, в ушах стучит кровь, в думах – сумятица. Слишком много ярких огней и голосов для одного дня, слишком много лиц и воспоминаний, неоконченных разговоров по душам, тайн и секретов. Не говоря уже о миллионе фунтов, может, двух.