Удержать высоту - [12]

Дот вздрогнул, будто многоэтажный дом, ошарашенный внезапным землетрясением, качнулись на нем сосны. Шутов представил на мгновение, что испытывает сейчас гарнизон «миллионника», но сочувствовать ему не приходилось. Нужно было торопиться, пока враг не пришел в себя.

— Уровень больше 0-02… Левее 0-04… — крикнул он, глотая распахнутым ртом студеный воздух, разрывая запекшиеся на морозе губы. — Зарядить!

Два бойца от ближайшего к нему орудия бросились к снарядным ящикам. Третий развернул балку крана, установленного на станинах, и, быстро вращая маховик лебедки, бережно потянул тяжелую болванку снаряда к кокору. Зазвенели досыльники, отправляя его в темный зев казенника. Вслед полетели картузы с порохом. Ударная трубка.

Орудийные номера действовали легко, ловко, споро, как на тренировках, не обращая внимания ни на мороз, ни на темноту.

— Пятое — готово!

— Шестое — готово! — доложили сержанты.

Опять повис над снежной равниной осветительный. И вновь, перекрывая грохот орудий, Шутов скомандовал:

— Огонь!

Первый снаряд смел деревья на верхушке дота. Второй вонзился в бетон совсем рядом с центральной амбразурой, вырвав из него серую бетонную глыбу, которая с шумом покатилась вниз. Бойница тотчас распахнулась, словно упал сорванный сотрясением и взрывной волной бронированный защитный лист, и в черном провале амбразуры показался короткий ствол орудия. Он плавно переместился в угол и вдруг полыхнул ослепительной красной вспышкой.

В ту же секунду метрах в двадцати от Шутова колыхнулась, поднимаясь на дыбы, земля, и черно-белый фонтан мерзлой глины, камней, обломков расщепленных стволов ограждения и проволоки, осколков металла рубанул по краю огневой, словно вихрем смел бойцов в снег, под защиту орудия.

Петр не заметил, как очутился на земле, инстинктивно прикрыв от осколков голову, но тут же вскочил на ноги, поднес к глазам бинокль.

— Шестому… Уровень меньше 0-03…

— Пятому… Правее 0-01… Один снаряд зарядить!

К снарядному ящику бросился командир шестого орудия. Помочь ему было некому. Вдруг из темноты возникла коренастая фигура командира отделения саперов сержанта Добрыдень с несколькими своими подчиненными. Шутов даже не успел удивиться этому.

— Двое на подноску снарядов… А ты, тезка, к кокору… — прохрипел он, словно с Петром Добрыдень все было обусловлено заранее.

— Есть, — весело, как показалось лейтенанту, ответил ему сержант и встал у балки крана.

Тяжелый снаряд закачался на тросах и медленно поплыл к казеннику.

А на огневых заплясали разрывы мин. Финны начали методичный обстрел со всех точек узла сопротивления. Рваные ошметки стали засвистели в воздухе, зазвенели, забарабанили по ящикам со снарядами. В их несмолкаемую какофонию вплелась гулкая дробь пулеметных очередей.

«Не медли, Николаев, не медли», — пронеслось в голове у Петра, словно командир взвода разведки мог сразу управлять огнем и орудий, освещающих им доты, и батарей, что отводились на подавление плановых целей врага, который открыл огонь по их гаубицам. Но главным для них сейчас было — свет над 006 и 0011. Только там. О защите позаботятся другие.

Шутов подбежал к радиотелефонисту:

— Передайте на НП: осветительные каждые 15 секунд. Высота разрыва — триста метров. Беглым!

И опять поднес к глазам бинокль.

— Пятое, — крикнул он. — Доложить установки!

От пятого не ответили. Его наводчик лежал, распластавшись на гусеницах, свесив к земле почерневшие безжизненные руки. К панораме бросился командир орудия.

Петр поднял к глазам бинокль. Для него перестало существовать все: грохот разрывов на огневой, свист пуль и выматывающий душу вой осколков, каждый из которых мог попасть в него, и выстуживающий горло мороз. Исчезло время. Еще мгновение назад оно колючими пульсирующими толчками стучало в висках, гнало кровь, рвало из груди сердца, торопило его: скорее, еще скорее. А сейчас оно пропало. Будто остановилось.

Казалось, он ничего сейчас не видит и не слышит. Только орудия, которые горячей, распаренной грудью, раскаленной выстрелами, тяжело дышали рядом с его наблюдательным пунктом. Каждой клеточкой своего тела, каждым нервом он ощущал их, слился с ними. Они стали продолжением его мыслей, глаз, рук.

Вспыхнула, повисла над дотом сияющая лампочка осветительного парашюта, и, пока не ослаб ее накал, Петр затаил дыхание, прижал к глазам бинокль, словно он сейчас сам встал у панорамы, мягко повел ее перекрестье на деление вверх, выгнал на середину уровень.

— Огонь, — глухо скомандовал Петр.

Его словно подбросило на бруствере НП, Шутов упал на мерзлую землю, со всей силы ударился лицом о бинокль. Закрутились перед глазами черные круги. Но даже через этот полумрак лейтенант увидел, как выпущенный гаубицей снаряд с грохотом влетел в темное нутро дота № 006 и разорвался там, сорвав с бетонного основания, как шляпку с гриба, тяжелую гранитную крышу. Поднял ее на несколько метров в воздух и, протащив в клубящем облаке взрыва, несколько раз перевернул, швырнул со скрежетом в сторону, опустив многотонную громадину на бронированный козырек пулеметного гнезда.

Прямо туда же, в распахнутые стены монолитного «миллионника», ломая двухметровый бетон, выворачивая с корнем его арматуру, круша броню орудий, плюхнулся полуторацентнеровый снаряд еще одной гаубицы. Дот № 006, надежда и опора центрального участка «неприступной» линии Маннергейма, перестал существовать.