Ударная армия - [97]

— Марш цурюк, понял? Успеешь, налопаешься!

Капрал Янек, плечистый парень лет тридцати, одобрительно посмеивался, глядя на повара…

— Глянь, Янек, немец и бриться-то перестал, а? — сказал Борзов, прищуриваясь. — Допекло…

— Дурак немец, — сказал Янек. — Хенде хох надо делать давно.

— Сперва башку б Гитлеру оторвали — потом и хенде, — сказал Борзов.

— То так, Коля. Выпьем, Коля?

— Спрячь флягу. Зарок я дал, понял? Дружка опять миной ранило… Ивана Ивановича… Мы с ним горя не знали… Парторг наш. Коммунист, понял?

— Я коммунист, — сказал Янек. — А ты, Коля?

— С сорок второго, аккурат с марта…

Янек пощупал в кармане зеленой шинели флягу, вздохнул.

— Гданьск возьмем, Берлин будем брать, а?

— Заслужим за Данциг двадцать залпов из двухсот двадцати четырех орудий — и на Берлин… Там уж выпьем. За победу.

— Добже.

65

С мартовского, в легкой хмари, неба над Балтикой падала на город смерть…

Тысячи парней, у которых в карманах кителей и гимнастерок лежали удостоверения Четвертой воздушной армии, уже неделю не видели в небе ни одного самолета с черным крестом на фюзеляже.

Визжащими густыми стаями устремлялись бомбы к плотным багровым облакам дыма пожарищ над сотнями кварталов Данцига, и в грохоте разрывов неслышно рассыпались в прах каменные громады зданий, сложенных на века, взметывалось над площадями и улицами месиво из фонарных столбов, афишных тумб, башен танков, автомобильных колес, обломков пулеметов и гаубиц, портфелей и чемоданов, кожаных кресел, пивных кружек, портретов фюрера и афиш с последним фильмом Марики Рёкк, на которых самая красивая грудь рейха была потрясающе великолепна, семейных фотографий, обрывков плакатов и газеты «Данцигер форпост»…

А в сейфе, что стоял в углу душного бомбоубежища, хранилась последняя радиограмма из столицы рейха:

«Берлин, ставка фюрера. Начальнику гарнизона Данциг, командиру 24-го армейского корпуса генералу артиллерии Фельцману.

Город оборонять до последнего человека. О капитуляции не может быть речи. Офицеров и солдат, проявивших малодушие, немедленно предавать военно-полевым судам и публично вешать.

Гитлер».

Над городом, над головами пятидесяти тысяч солдат и офицеров в грязных, рваных мундирах, сотен тысяч беженцев с мартовского неба, которого никто из немцев не мог уже видеть, реяли листочки белой, зеленой, синей бумаги, на которой были напечатаны слова маршала Рокоссовского:

«Железное кольцо моих войск все плотнее затягивается вокруг вас. Дальнейшее сопротивление бессмысленно и приведет только к вашей гибели и к гибели сотен тысяч женщин, детей и стариков».

66

— Ответил генерал Фельцман? — спросил Рокоссовский.

— Радисты ничего не приняли, товарищ маршал, — сказал майор Павел Павлович.

Рокоссовский, горбясь, подошел к столу, на котором стояло несколько телефонов.

— Сергей Васильевич… Предложение о капитуляции отвергнуто. Даю тебе два дня сроку. Надо кончать… Как у тебя дела?

— Нормально, товарищ маршал. Почти весь центр города наш. На шестнадцать ноль-ноль Сто восьмая дивизия вышла к реке Мертвая Висла, захвачен мост. Разведчики инженерно-саперного батальона захватили мост в южной части города. Сейчас только сообщили — мотострелковый батальон поляков и штурмовой отряд дивизии Волынского пробиваются к ратуше. Хорошо идет корпус Алексеева. Думаю, завтра-послезавтра кончим, Константин Константинович…

— Удачи тебе.

— Спасибо!

67

— Напрямик через площадь — труба дело будет, — сказал гвардии рядовой Борзов. — Надо б сбочку как приноровиться…

— Помолчи, — сказал гвардии капитан Горбатов.

Стояли они, припав спинами к закопченной стене высокой сводчатой арки шестиэтажного дома, из окон которого — слышно было — с гудом рвалось пламя…

Горбатов провел по бритой щеке ладонью (успел побриться, покуда рота завтракала в подвале швейной фабрики, где на стеллажах лежали кипы обмундирования для господ морских офицеров).

— В душу Гитлера… — пробормотал гвардии капитан, глянул в конец арки.

Сидели там на корточках батарейцы — гвардии капитан Хайкин, трое разведчиков и два связиста, торопливо хлебали жидкую пшенную кашу из трех котелков…

— Посадить бы тебе, Семен, своего старшину в ямку поглубже, жрать не носит дня четыре, — сказал Горбатов. — Кормежка у тебя в батарее — не дай бог… Мне, что ль, твоему полковнику Вечтомову рапорток подать?

— Ладно уж, Кузьмич, — засмеялся командир батареи. — Вот возьмем Данциг — и, слово артиллериста, шницеля будем есть…

Солдаты засмеялись.

— Товарищ гвардии капитан, — сказал разведчик в немецкой плащ-палатке, облизнув ложку и сунув ее за голенище сапога. — У вас старшина жмот большой, точно… Вчера сахару у него попросил — с отдачей, так он, Мануйлов-то ваш, с копыт долой… Было помер от жадности, ага!

— На даровщинку вы, пушкари, мастаки, — сказал Горбатов.

— Нет, напрямик через этот плац — не тот шанец, — сказал Борзов, прищуриваясь.

Понимал: треп Венера Кузьмича с пушкарями — верный признак, что ротному сейчас не до смеху… Вот уже полчаса лежала вторая рота за баррикадой из брусчатки, с которой вышибла немцев-фольксштурмовцев, солдаты — видел Борзов — даже закурили, значит, злость у них вся вышла, умаялись ребята… Нет, через эту проклятущую площадь, изрытую бомбами и снарядами, до ратуши ребята сейчас не могут идти…