Ударная армия - [13]
Морда бритая, только на подбородке — седая бородка клинышком, словно кто после пива плюнул.
А за стариком — мальчишки и девчонки выходят, табунятся, потом быстро по четверо в ряд разбираются, за стариком медленно идут…
— С мешками, глянь, Юр…
— Рюкзаки это, темнота ты, Николаич…
И тут девчоночка — двенадцать ей, никак не больше, крайняя слева в первом ряду, в синем пальтишке, синей шапочке — варежками синими лицо закрыла…
Обернулся старик, закричал что-то на девчонку.
— Смываются, — сказал Ковшов. — Эвакуация, а?
— Похоже, — сказал Борзов и покачал головой, забросил ремень автомата на плечо, из-за сосны вышел, через сугробик с краю площадки перед крыльцом перебрался на разметенный от снега черный асфальт.
Юрка — за ним (только автомат наготове).
— Ротармистен! — крикнул какой-то мальчишка.
И не шелохнется никто в колонне.
Борзов смотрел на ту девчонку, в синем пальтишке.
Личико-то у нее… ангелы такие бывают на церковной стене.
«Господи, боятся-то как маленькие…» — только и подумал Борзов.
— Не тыркай ты своим самопалом, чудак, — сказал он Юрке, медленно подступил к старику.
— Вы… папаша, нас не бойтесь. Детишек русские никогда не забидют, папаша…
Борзов еще шаг сделал, руку протянул и девчонке в синем пальтишке по розовой щеке тихонько провел.
— Ну, ну… Дунечка ты немецкая, не бойся, дурочка…
— Геррен зольдатен! — сказал старый фриц, бородкой подрагивая, и ладонь к щеке приложил. — О-о, геррен зольдатен!
— Шуле? — сказал Юрка, белобрысые брови хмуря.
— Я, я, рихтиг! — крикнул какой-то мальчишка.
— Эвакуацию отменяю, понятно? — сказал Юрка. — Никс эвакуация! Понятно? Опоздали. Хир быть! Хир! Унзер Красная Армия капут Гитлер махен унд аллес ин орднунг! Понятно?
— Я, я, герр шержант! — торопливо сказал старик. — Яволь, герр шержант!
— Ду — директор изт?
— Да, да, так! Ужье… двасать лет, да, герр, шержант! Этого школа, да, товарищ шержант! Это больни дети… детушки… Туберкулез, да. Живем лесе, да.
— Бежать вам некуда, кругом наши. Понятно? Эвакуация никс! Дошло?
— Дошло… однако.
— Однако? — Борзов усмехнулся. — В России, папаша, бывали?
— Да, был Россия. Первая война был. Плен, понимайте? Омск был, да. Два года лагер, немножко революцьон, поехаль домой, Германия…
— Во — земляки! — засмеялся Юрка. — Ну, земляк, давай-ка ты обратно маришрен махен. Нах хауз, ферштеен?
— Корошо.
— Поглядим, товарищ гвардии младший сержант, из школу, а? — сказал Борзов, прищуриваясь (по званию обращался к Юрке только в особых случаях).
— Некогда! Прочикались тут. Пошли!
Юрка козырнул директору, Борзов тоже.
— Бывайте здоровы, — сказал Борзов.
— До свидани, господа, — сказал директор.
Юрка и Борзов зашагали по аллее к воротам.
— Между прочим, Николаич, войну отломаем, я в пединститут пойду, — сказал Юрка, оглядываясь.
— Дело хорошее. Это очень дело хорошее, Юра.
— А у директора-то… морда самая паскудная, заметил?
— Да полно, — засмеялся Борзов.
— Глаза у него… тухлые какие-то.
— Брось.
Автоматная очередь (из немецкого автомата — это Борзов с Юркой сразу определили по звуку) бросила их на асфальт…
Развернувшись головами к дому, они поползли налево, к соснам.
Еще ударила очередь…
Видели Борзов с Юркой: последние мальчишки и девчонки убегали за правый угол дома…
А на асфальте перед крыльцом лежал кто-то в черной шинели, в каске и бил из автомата…
— Юрка, погоди, не стреляй! Детишек зацепишь! — крикнул Борзов.
— Ну, гад гитлеровский, — сказал Юрка. — Лежи, Николаич, я в обход возьму сволочь…
Юрка вскочил и успел сделать несколько шагов до ближней сосны.
Длинная очередь ударила от дома… Юрка обхватил сосну… И упал навзничь…
— Юрка!.. Да ты… да что ты?!
Борзов дал очередь — и темная немецкая каска ткнулась в асфальт…
Он лежал рядом с Юркой…
— Юра… за… зацепило, Юра?
— Глаза… плохие…
Белесые брови Юрки дрогнули и замерли.
Было тихо.
Упала с ветки шишка, стукнулась о сапог Юрки…
Борзов сидел возле мертвого Юрки и держал в замерзшей ладони шишку.
По широкому бетонному крыльцу двухэтажного особняка, пятясь от двери, торопливо водила тряпкой маленькая девушка в гимнастерке.
Она оглянулась на подходивших к крыльцу Рокоссовского и Никишова, бросила тряпку в зеленое ведро, подхватила его и юркнула в высокую дверь из матового стекла.
Рокоссовский улыбнулся, пошаркал подошвами сапог по мокрому обрывку полы немецкой солдатской шипели, что лежала перед нижней ступенькой.
— Зина старалась?
— Она, — засмеялся Никишов.
— Любят в Седьмой ударной пыль в глаза пускать…
— Это Зинаида по своей инициативе крылечко вымыла — в честь командующего фронтом.
— Не скромничай, Сергей Васильевич, я ведь знаю, что ты аккуратист, — и слава богу.
— Есть такой грех. — Никишов посмотрел на Маркова, который все еще стоял возле «виллиса». — Что стоишь, брат?
Марков покраснел, пошел к крыльцу. Он взглянул на командарма, застенчиво улыбнулся.
— Хотите проскочить в грязных сапогах, Марков? — сказал Рокоссовский. — Не советую вам наживать в Зине врага. О, вы же ее не знаете, я и забыл, что вы только…
Рокоссовский легко шагнул на крыльцо через ступеньку, смотрел, как Марков, прикусив нижнюю губу, старательно пошаркивал по тряпке подошвами новеньких яловых сапог…
Уроженка Донецка, модель, активистка Русской весны, военный корреспондент информационного агентства News Front Катерина Катина в своей книге предельно откровенно рассказывает о войне в Донбассе, начиная с первых дней вооруженного конфликта и по настоящий момент. Это новейшая история без прикрас и вымысла, написанная от первого лица, переплетение личных дневников и публицистики, война глазами женщины-военкора...
То, о чем говорится в этой книге, нельзя придумать. Это можно лишь испытать, пережить, перечувствовать самому. …В самом конце войны, уже в Австрии, взрывом шального снаряда был лишен обеих рук и получил тяжелое черепное ранение Славка Горелов, девятнадцатилетний советский солдат. Обреченный на смерть, он все-таки выжил. Выжил всему вопреки, проведя очень долгое время в госпиталях. Безрукий, он научился писать, окончил вуз, стал юристом. «Мы — автор этой книги и ее герой — люди одной судьбы», — пишет Владимир Даненбург. Весь пафос этой книги направлен против новой войны.
Во время Второй мировой войны в Красной Армии под страхом трибунала запрещалось вести дневники и любые другие записи происходящих событий. Но фронтовой разведчик 1-й Танковой армии Катукова сержант Григорий Лобас изо дня в день скрытно записывал в свои потаённые тетради всё, что происходило с ним и вокруг него. Так до нас дошла хроника окопной солдатской жизни на всём пути от Киева до Берлина. После войны Лобас так же тщательно прятал свои фронтовые дневники. Но несколько лет назад две полуистлевшие тетради совершенно случайно попали в руки военного журналиста, который нашёл неизвестного автора в одной из кубанских станиц.
Герой повести в 1941 году служил на советско-германской границе. В момент нападения немецких орд он стоял на посту, а через два часа был тяжело ранен. Пётр Андриянович чудом выжил, героически сражался с фашистами и был участником Парада Победы. Предназначена для широкого круга читателей.
Книга рассказывает о снайпере 86-й стрелковой дивизии старшине Н. П. Петровой. Она одна из четырех женщин, удостоенных высшей солдатской награды — ордена Славы трех степеней. Этот орден получали рядовые и сержанты за личный подвиг, совершенный в бою. Н. П. Петрова пошла на фронт добровольно, когда ей было 48 лет, Вначале она была медсестрой, затем инструктором снайперского дела. Она лично уничтожила 122 гитлеровца, подготовила сотни мастеров меткого огня. Командующий 2-й Ударной армией генерал И. И. Федюнинский наградил ее именной снайперской винтовкой и именными часами.
В книге старейшего краеведа города Перми рассказывается о трагической судьбе автора и других советских людей, волею обстоятельств оказавшихся в фашистской неволе в Финляндии.