Удар шпаги - [28]

— Приплыл на лодке, — ответил я, не будучи расположенным чересчур откровенничать с незнакомцем.

— Чисто по-шотландски сказано! — усмехнулся он под нос.

— А ты не шотландец? — также шепотом спросил я.

— Нет, — ответил тот. — Я англичанин, и зовут меня Саймон Гризейл.

— В таком случае, — в тон ему поинтересовался я, — что ты делаешь на этом судне?

— Заплачено той же монетой, — удовлетворенно прошептал он. — Здесь, на «Блуждающем огоньке», собрались отщепенцы доброй половины всех наций и рас, существующих под солнцем, — сплошные воры и убийцы. Поскольку ты не похож на них, я решил тебя предупредить, парень, но только молчок и меня здесь не было, понял?

И он исчез так же тихо, как и появился, растворившись в надвигавшихся сумерках, оставив в моей памяти бледное, чуть желтоватое лицо, сильно косящий глаз и хриплый, невнятный шепот. Спустившись вниз, в крохотную клетушку на корме, где мне было отведено место для ночлега, я долго ломал голову над тем, что сообщил мне странный незнакомец и что я увидел собственными глазами. Тем не менее, несмотря на это и на непристойные песни, которые распевал, судя по писклявому голосу, толстый Фил Бартлоу где-то по соседству с моей каютой, я в конце концов свалился на койку и заснул, утомленный тревогами и событиями минувшего дня.

Проснувшись, я долго не мог сообразить, где я и что со мной; со всех сторон до меня доносились монотонный скрип и плеск, а над головой раздавались тупые звуки тяжелых шагов. Койка подо мной раскачивалась, словно норовя столкнуть меня на палубу, и из иллюминатора в стенке каюты проникал яркий солнечный свет. Я вспомнил, что нахожусь на галере, а по размеренной и солидной качке пришел к заключению, что мы вышли в открытое море. Легкое подташнивание и неприятную сухость во рту я приписал морской болезни, которой, как я слышал, страдают все новички, впервые очутившиеся на море; впрочем, подобные же ощущения могли быть и результатом моего вчерашнего знакомства со стаканом крепчайшего рома. Тем не менее я встал, оделся и вышел на палубу.

— Отличный денек сегодня, мастер Клефан, — пропищал толстый штурман, вперевалку подкатываясь ко мне, — и «Блуждающий огонек» тоже держится молодцом! Если такая погода простоит подольше, то вскоре мы доберемся до устья Гаронны.

— И где же это? — немного суховато спросил я, не испытывая особого расположения к этому человеку.

— Во Франции, дружок, во Франции — величавая река, впадающая в Бискайский залив, и отличнейшее место, славящееся вином и женщинами, что, вместе взятое, представляет собой истинный рай для моряков! — и он покатился дальше, писклявым голосом отдавая приказы нескольким матросам, занятым какими-то работами на шкафуте.

Я был доволен тем, что мы направляемся в страну де Кьюзака, ибо если рассказы его о ней были правдой, то эту землю действительно стоило посмотреть; но мои мысли неизменно возвращались в Керктаун, к его цветущим зеленым склонам и шумящим лесам, а также, несмотря на все мои внутренние запреты, к госпоже Марджори. В памяти моей всплывало ее милое нежное лицо, такое, каким я увидел его впервые, — ее улыбка, ее веселый смех, — и, вспоминая обо всем этом, я не мог сдержать громкий стон отчаяния и боли.

11. Об особенностях штурманской практики Фила Бартлоу и о битве с королевским военным судном

Прошло немного времени, прежде чем передо мной раскрылась истинная сущность галеры и ее команды — да еще при таких обстоятельствах, что кровь у меня закипела и в душе все перевернулось от негодования и отвращения.

На следующий день погода испортилась, и мы качались на ленивой волне, не двигаясь ни взад ни вперед. Моросил мелкий холодный дождик, и безвольно повисший треугольный парус на кливер-штаге весь промок и потемнел от сырости. Ночью, однако, дождь прекратился, но когда я утром поднялся на бак, то буквально остолбенел от неожиданности: я не мог понять, что случилось с галерой в течение ночи. Реи ее, обычно аккуратно выровненные и закрепленные на топенантах, торчали теперь в разные стороны, и на них болтались жалкие обрывки изодранных в клочья парусов; судно казалось заброшенным, наполовину затонувшим и едва держалось на пологой волне, словно только что перенесло жестокую бурю.

На палубе было не более полудюжины человек команды, но я заметил у каждой мачты деревянные стеллажи с огнестрельным оружием, а возле пушек картузы с порохом и плетеные корзины с ядрами.

У наветренного борта стоял матрос, отчаянно размахивая сигнальными флагами; подойдя к нему, я заметил примерно в миле от нас неказистую двухмачтовую шхуну-барк с измызганными парусами и тупыми обводами, неуклюже переваливавшуюся на волне, направляясь в нашу сторону.

— Что с нами приключилось? — спросил я капитана, следившего в длинную подзорную трубу за приближавшейся шхуной.

— Мы попали в беду, парень, — ответил капитан, — и нуждаемся в помощи. Вон то норвежское судно, надеюсь, нам ее окажет, потому что там, кажется, заметили наши сигналы.

— Значит, мы можем пойти ко дну? — встревожился я.

— Не думаю, друг мой, не думаю, — сказал капитан. — Однако все в руках Божьих! — И он отвернулся, отдавая приказ направить людей к помпам. Когда я увидел мощные струи воды, вырвавшиеся из трюма галеры, я понял, что дела наши плохи, так как в трюме, по всей вероятности, открылась сильная течь. То же самое, очевидно, подумали и норвежцы: они столпились у борта, размахивая руками и указывая в нашу сторону по мере того, как шхуна приближалась к галере.