Удар молнии - [7]

И осетины меня внимательно выслушали. Не били, но выслушали. Посокрушались, согласились, что Салман поступил некрасиво, достали из бара бутылку хорошего коньяка. Я не помню, как вечером дополз до своей квартиры. Может быть, меня привели? Татьяна рассказывала, что соседка по площадке обнаружила меня мирно похрапывающим на бетонном полу возле двери. После этого я ушел в глубокий двухнедельный запой, а Салман дал Ларисе двухнедельную передышку. Но вот однажды он объявился на пороге нашей квартиры, блеснул золотой фиксой и зловещим тоном спросил меня;

— Помнышь, чито вчэра зыдэлал?

Какое там? Вчера я был пьян, как монгол.

— Пышлы покажу. — Салман улыбнулся, подмигнул выглянувшей из комнаты Ларе и поманил меня из квартиры. Я удивленно пожал плечами и поплелся следом за ним.

То, что он показал во дворе, чуть не лишило меня сознания.

Белый «мерседес», за рулем которого я часто видел Салмана, как обычно, подминал под себя газон возле нашей парадной. Блестящий красавец с темными стеклами, который явно стоил огромных денег. Блестящий красавец, вид которого портили разбитая фара и небольшая вмятина на правом крыле.

— Ты зачэм это зыдэлал? — громко спросил Салман, тыкая пальцем во вмятину.

— Я?!! Да вы что?!! — Я поперхнулся этим вопросом, слова застряли у меня, в глотке.

Салман наклонился и поднял с земли круглый булыжник, какие обычно встречаются по берегам горных речек.

— Вот этым, — пригвоздил он меня уликой. — Люды видэл, у нас эст савдэтэль.

Свидетели продаются сейчас в России по бросовым ценам. Их можно покупать пачками, и я доказал бы это в каком угодно суде. Но тогда, стоя возле разбитого «Мерседеса», я ничего не соображал с похмелья, был совершенно не в силах сопротивляться и безропотно принял на себя всю ответственность за разбитую фару, успокаивая себя мыслью о том, что, быть может, действительно, хлебнув водки, набрался смелости и напакостил осетинам. Вот только нетрезвый я никогда не был способен на подвиги. Даже на маленькие пьяные подвиги.

— Да нет, не может этого быть, — продолжал обреченно рыпаться я, понимая, что приговор мне уже подписан.

— Может… Может, — хохотал мой мучитель. — Машин портыл ты, доходяга. Пышлы, пиши манэ расдысак и налью табэ водки.

После подобного обещания я написал бы и сотню расписок. И миллион… Но хватило одной — на восемьсот долларов. И составленного под косноязычную диктовку Салмана письменного признания в хулиганстве. Осетины дали мне месяц сроку, чтобы собрать деньги, хотя и я, и они понимали, что этому не бывать. Ставкой в этой игре, скорее всего, была моя старшая дочка.

— Тебя развели, Леонидыч, — говорила она мне через неделю после этого случая. — Развели, понимаешь? Где свидетели, которые якобы видели, как ты швырял булыжник в машину? Покажи мне этих свидетелей. А где стеклышки от разбитой фары? Я искала их около «Мерседеса» в тот день, когда на тебя наехали. Ничего не нашла.

Я молчал.

— Да скажи ты хоть что-нибудь! Что собираешься делать? Неужели платить? Из каких денег?

Я молчал.

— Леонидыч, — Лариса внимательно посмотрела в мои глаза и четко, почти по слогам проговорила: — Мне стыдно, что я твоя дочь. Мне стыдно, что во мне твои ДНК. И где только мама отыскала такого рохлю?

Я молчал. И размышлял о том, что в свои пятнадцать Лариса порой выглядит уже совершенно взрослой. А я не заметил даже, как она подросла, в это время вылезая из кожи вон, чтобы ей за меня было стыдно…

После этого разговора больше мы с ней не общались. «Доброе утро, дочка» — «Угу»; «Как экзамен?» — «Нормально»; «Сегодня по дороге с работы наблюдал потрясающую картину» — «Поздравляю»; «Рассказать?» — «Обойдусь». Я снова был решительно отодвинут в сторону. Полоса потепления отношений закончилась.

Полина иногда докладывала мне, что Ларису снова преследует Салман:

— Он в нее влюбился, сказал, что сделает из нее королеву, предлагал деньги, а Ларка его послала подальше. Не нужны ей его деньги. У нее есть парень, студент. Алеша. Она называет его бойфренд, и когда Ларка закончит школу, они поженятся. А Салман сказал, что Алешу замочит. Он бесится и обещает, что все равно своего добьется. Любыми путями. Ларка его боится. И я тоже. Он такой большой, волосатый. Фу! От него вечно воняет потом…

В середине мая Салман пропал. Наверное, уехал за спиртом. Но он вернулся дней через десять и сразу поверг меня в ад.

— Ты будэш платыт? — орал он, натолкнувшись на меня возле подъезда и крепко прижав к входной двери. Рядом, с интересом наблюдая за этим шоу, стояли его отец и еще один, маленький и носатый, по фамилии Таваури. Имени его я не знал. — Минэ что, на тэбя жаловат мусорам? Пацанам рассказать про тэбя? Самому тэбя рвать? А?!! Гавары!!!

Я не мог говорить. У меня тряслись губы, язык стал огромным и непослушным…

А через два дня все повторилось. На этот раз я натолкнулся на Салмана на лестнице. Он снова орал, брызгая мне в лицо капельками слюны, а потом как следует приложился по моим почкам. Так, что всю ночь я не мог найти себе места от боли.

С этого дня я стал приближаться к дому короткими перебежками. Я перестал подходить к телефону, я старался подольше задерживаться на работе. А осетины повадились каждый день трезвонить в нашу квартиру, пугая Татьяну и доводя до истерик Ларису…