Удар мечом - [110]

Звали девушку Марусей. Вот как описывал ее современник: «Черные глаза ее горели, как огонь в хрустальной лампаде; лицо было белым, как воск, стан высокий и прямой, как свеча, а голос… Ах, что это был за голос! Такого звонкого и сладкого пения не слышали даже от киевских бурсаков…»

Полюбила девушка Грица. На свою беду, на погибель полюбила. И огромная любовь ее родила песни, которые стали народными. Их и сегодня поют в каждом селе, не зная, что сложила песни те чернобровая дивчина почти три столетия назад. «Засвит всталы козаченьки», «Виють витры, виють буйни», «На городи верба рясна» — десятки поэтических шедевров были созданы молодой козачкой, дочерью урядника Полтавского охочекомонного полка. Судьба обделила радостями поэтессу. Ее огромная, самоотверженная любовь осталась без ответа. Тот самый, из песни, Гриц оказался парнем слабохарактерным. Под влиянием матери решил он жениться на дочери богатого есаула, Гале. А для поэтессы ее чувство было единственной звездочкой на земле и на небе. Излила она боль, тоску, страдания в песнях, прекрасных как любовь. И пришел такой день, когда поняла девушка, что не может жить без любимого и не может простить ему измену. Что было дальше, рассказывается в одной из ее песен: в воскресенье утром зелье копала, а в понедельник переполоскала, как пришел вторник — зелье сварила, а в среду утром Грица отравила, в четверг вечером Гриценько умер, пришла пятница — похоронила Грица.

Суд был скорый: поэтессу приговорили к смерти. В последнюю минуту прискакал на взмыленном коне казак (любил ее тот хлопчина, а она отдала свое сердце другому) и привез наказ гетмана Богдана Хмельницкого: прекратить казнь, засчитать голову отца, погибшего в бою с лютыми врагами, за голову дочери.

Пронеслись не годы — века. Песни девушки-казачки живут, они стали частью украинской культуры. Имя ее обросло легендами. Воистину сказочная судьба выпала Марусе Чураивне: и песням ее и чувству…

— Как же судьба сложилась у Чураивны? — тихо спросил Роман.

— Она недолго прожила. Ходила по селам, по монастырям, на глазах таяла от неизвестной болезни, угасла скоро, как свеча.

— Не смогла без любви…

— Горе тому, кто поднимает руку на любовь, — очень серьезно сказала Ива. — К человеку ли, к родине. Горе тому, — повторила она с силой, — кто надеется любовь заварить злым зельем. Даже если у него талант от земли до ясноглазых звездочек!

— Правда, был такой обычай: голова за голову? — медленно, размышляя о чем-то своем, спросил Роман.

— Да. Но он не прижился у народа нашего. Люди больше уважали другой: когда добром искупается зло.

Было о чем подумать Роману после таких разговоров с Менжерес.

…Рен всегда рассчитывал точно. Так было и на этот раз. Однажды, когда Ива и Роман вели свои споры о том, как живут люди на земле и чего им не хватает, в хату лесника Хмары вошел… проводник краевого провода. Его сопровождали два телохранителя.

— Слава героям! — поспешно подхватился с лавы Роман.

Ива сидела спокойно, только очень недружелюбно поглядывала на проводника и его охрану.

— Чего зыркаешь? — спросил Рен вместо приветствия. Телохранители не снимали руки с автоматов.

— Смотрю, кому это законы наши не писаны, — процедила девушка, заливаясь багровым румянцем. — Не зачепная хата, а цыганский табор…

— Законы я диктую. А что злая — то добре. Знаешь, кто я?

— Не гадалка.

— Роман, представь меня пани курьерше по всем правилам.

Чуприна опустил руки по швам.

— Проводник краевого провода Рен!

Ива погасила злые огоньки в глазах, поднялась с лавы.

— Курьер Офелия. Послушно выконую ваши наказы.

— От и славно, — сумрачно улыбнулся Рен. — С этого бы и начинала.

Спросил Хмару:

— Боковушка свободна? Надо мне с дивчиной этой по душам поговорить. Чтобы нас не слышали, и мы тоже — никого.

Ива сунула руку в карман. Но ладонь не охватила рубчатую рукоять пистолета — острая боль впилась в предплечье. Рядом с нею стоял один из телохранителей проводника и небрежно массировал ребро ладони.

— Сволочь, — сказала Ива. — За что?

— Чтоб не лапала пистоль, — объяснил равнодушно бандеровец.

— Можно и мне его почастуваты, друже Рен? — закипая гневом, повернулась Ива к проводнику.

Рен не успел еще сообразить, о чем просит эта бедовая дивчина, как Ива резко, почти не отводя руку, рубанула телохранителя ниже подбородка. Удар был не сильный, так бьют для острастки. Бандеровец икнул, нелепо взмахнул руками и начал ловить ртом воздух.

— Чего она, батьку? — недоуменно крикнул он и сорвал с плеча автомат.

— Облыш! — властно скомандовал проводник. — Побавылысь, и хватит!

— Ну и остолопы у вас в телохранителях, друже Рен, — проговорила Офелия. — И как не боитесь с такими в рейсы ходить?

— Ладно, пошли… — сказал проводник. И приказал Чуприне: — Проследи, чтоб не мешали нам. И обеспечь охрану.

— Послушно выконую…

В боковушке Рен снял полушубок, сел за стол, пригласил Иву:

— Садись и ты.

Он чувствовал себя и здесь хозяином.

— Чего сами пришли? — спросила Ива. — Не проще ли было мне к вам, если потребовалась?

— Про цыганский табор ты хорошо сказала. Вот и не хочу, чтоб к моим схронам торный шлях пробили. Дубровник побывал, ты придешь, еще и Сорока собирается. Где уж тут про конспирацию думать. — Он спросил напрямик: