После ужина они медленно шли к гавани в поисках такси. Соленый воздух мягко обвевал их, свет фонарей проступал в тумане бледными пятнами. Был час прилива. Слева, под пеленой тумана, чмокала темная блестящая вода, упруго ударяя о набережную. Вдоль берега на низких столбиках висели цепи. Пили подошла к краю и заглянула в воду, небрежно раскачивая коленом позвякивающую цепь.
– Интересно, что бы вы сделали, если бы я свалилась в воду и даже не булькнула?
– О, Пили!
– Нет, я, разумеется, не собираюсь, я не из таких. Но все-таки интересно…
В ее голосе звучало презрение к тем двоим, и тут ее насторожила тишина за спиной; она оглянулась, высматривая, куда они делись. Лулу увлек Джойс подальше от света фонаря… Он был не так уж не похож на итальянца. Они стояли тесно обнявшись, но вот Лулу со стоном отступил. Джойс растерянно постояла, подняв воротник шубы и оглядываясь; она искала Пили. Они двинулись друг другу навстречу. Пили подумала: «Что там происходит?», но Джойс только сказала:
– Надо такси поймать. Нет сил. Пили, я просто мертвая!
Они долго ехали от гавани к Центральному вокзалу. Молчали. Лулу сидел, свесив руки с колен; он то сжимал руки, то потирал их. Джойс все ниже погружалась в огромный меховой воротник шубы. Такси круто повернуло, и от резкого толчка Джойс, качнувшись, припала к плечу Пили. Не отстранилась, а безвольная, спящая прижалась к ней. Пили, чтобы поддержать ее, вытянула руку вдоль спинки сиденья. Они всегда так возвращались домой. Яркий свет кинотеатра, пронзительный, как трубный глас, озарил кабину, личико спящей, шляпку, сползшую на один глаз. Лулу, вздрогнув, громко сказал:
– Это несправедливо!
– Тише!… Все всегда несправедливо.
– Через полтора месяца я возвращаюсь в Швейцарию. А ее разве это волнует? Ничуть. Ты не отпускаешь ее от себя, а дни проходят.
– Ты и я, ты и она, она и я – все мы рано или поздно забудем друг друга. Такова жизнь.
– Тебя это не огорчает?
– Не очень.
– Пили…
– А?…
– Пили… Я… позволь мне только…
Она кивнула. Несколько минут они осторожно перемещались, балансировали, протискивались; они менялись местами, будто были в лодке. Пили поддерживала Джойс, но вот рука Лулу обхватила Джойс за плечи. Джойс не шелохнулась. Она тихонько лежала, пока они суетились, перешептывались, тяжело дышали.
– Не трогай голову, а то разбудишь – не надо, Лулу. Пусть лежит свободно, она сама пристроится. Просто поддерживай ее рукой, вот так, и не напрягайся. Возьми с другой стороны, а то она откинется назад… Ты скоро весь онемеешь – я всегда ужасно затекаю. Не двигайся, так хуже, просто постарайся расслабиться…
Джойс вздохнула. Ее сонное тело теснее прижалось к Лулу, голова юркнула в ямку на плече – «пристроилась». Джойс снова вздохнула, прижалась щекой к его груди; она отдыхала. Лулу склонился над ней, едва дыша; его подбородок почти касался маленькой черной шляпки.
Джойс улыбалась. Новое ощущение жизни, пробуждение души смягчили линию рта. Лицо во сне просияло, оживилось… Она танцевала с Марджери Мэннинг. «Я изничтожу тебя, изничтожу», – слова как удары кинжала. В суженных глазах Марджери что-то вспыхнуло, и она упала без чувств… Джойс улыбалась во сне.
