Учитель вранья - [41]
Камень умолк. Но никто не шевельнулся.
– Как это у вас получается, дядя Фонтан? – спросила наконец Таська.
– Почему у меня? Сейчас получилось и у вас, – ответил музыкант. – Это может услышать каждый. Только надо вслушиваться. Всю жизнь. Прислушиваться к ветру, к деревьям. К камням, травам. Чтоб научиться различать их настоящие голоса. У меня голова седая, а я сегодня первый раз услышал, как звучит Поток времени…
Кис Кисыч вдруг зашевелился, насторожил уши, заворчал. Учитель вранья проснулся, поднял голову…
И Тим с Таськой вдруг заметили, что уже стемнело и от яркого костра вокруг почти ничего не видно, но к дереву как будто приблизился с трёх сторон знакомый забор…
Кис Кисыч тявкнул раз, другой в сторону, где была калитка.
– Кажется, кто-то идёт, – сказал учитель вранья. – Друзья, лучше, чтобы вас здесь никто не видел. Уходите вон туда. Мы ещё встретимся.
– До свидания, – сказали Фонтан, Маленький Великан и птица Соня.
И едва они отошли от костра на несколько шагов, как стали невидимы – точно растворились в темноте.
А учитель вранья хлопал себя по карманам, оглядывался и что-то искал в траве…
– Где же моя ручка? Вот не вовремя потерял! Надо же как-то кончать эту историю, а как?..
Неизвестный конец
Милиционер Лавочкин шёл домой с дежурства, радуясь, что день обошёлся без серьёзных происшествий. Пришлось разбирать только одну жалобу, но её можно было не считать серьёзной. Жалоба была на хозяина дачи по улице Восьмого Марта, который завёл у себя бойцовых гусей. Он их тренировал для каких-то международных соревнований, и, пока тренировки проводились во дворе, никто ничего не говорил. Но в этот день гуси выбрались через оставленную открытой калитку на улицу и там навели на всех страху. Не только люди, но и собаки разбежались от них и боялись высунуть на улицу нос, пока не вернулся с почты хозяин и не загнал их в сарай.
В ответ на жалобы хозяин стал объяснять милиционеру, что во многих странах давно разводят бойцовых петухов и устраивают между ними соревнования. А теперь несколько международных энтузиастов вывели совершенно новую породу гусей. На них совсем нет жира, почти нет мяса и даже перьев, яиц они не несут, зато злости в них столько, что их можно держать на цепи возле будки вместо сторожевых собак, водить на поводке с намордником или, верней, наклювником и даже использовать в армии против врагов…
Пока он всё это объяснял удивлённому милиционеру, один бойцовый гусь подошёл к нему сзади и так ущипнул за ногу, что хозяин завопил благим матом, а милиционер Лавочкин схватился за кобуру, где у него должен был быть пистолет. Но вспомнил, что пистолета он туда не положил. Вооружась обычными палками, они вместе с хозяином загнали разбушевавшихся птиц в сарай и заперли его на висячий замок. И хозяин, закатав штанину и разглядывая рану, из которой даже немного шла кровь, сам пообещал, что подумает над будущим воспитанием гусей. Потому что продать он их не мог – кто бы у него купил гусей без жира, мяса и даже почти без перьев?
И вот сержант Лавочкин возвращался домой с чувством облегчения, как человек, избавивший от опасности дачный посёлок и сам при этом не пострадавший. Завтра ему полагался выходной, и он уже думал, как отправится с вечера на речку. Вечер был тихий, тёплый, на зорьке прекрасно должен был клевать карась, а ещё лучше, если щука. В голове у него уже вертелись такие прекрасные слова, как «мормышка», «блесна» и разные другие, а неприятных слов как будто не существовало. Как хорошо, что за время его дежурства в посёлке не произошло никаких преступлений и даже очень уж несчастных случаев. Даже не было ни одной драки – и не появилось на улице ни одного пьяного, ни одного хулигана. Если не считать, конечно, гусей, а их можно и не считать. Замечательно! Вдруг теперь так будет всегда?..
И только он так подумал, как его из переулка окликнули:
– Товарищ милиционер, товарищ милиционер!
Голоса были такие встревоженные, что милиционер Лавочкин с грустью подумал: нет, кажется, всегда так не будет. Потому что не бывает такого. Разве что в сказках.
Из переулка к нему спешили трое встревоженных людей. Две женщины и один мужчина.
Одну женщину вы бы сразу узнали, потому что её уже видели. И даже если бы не видели, узнали бы по сломанному гребешку. Если бы, конечно, она вам его показала. Это была тётя Лена.
А двух других узнали бы, конечно, Тим с Таськой. Это были их папа и мама. Они только что вернулись из Ленинграда, привезли огромный торт под названием «Ленинградский» и ещё кое-каких подарков для детей: компас для Тима, чтобы нигде не заблудился, и целый выводок зайчат для Таськиного зайца. Но дарить их оказалось некому. По улице вдоль забора металась лишь тётя Лена и в страшной тревоге кликала детей: «Тим! Таська!»
Ведь уже наступил вечер, начинало темнеть, а дети ещё не обедали. И вообще их с утра не было дома. Ушли за хлебом к станции и до сих пор не вернулись.
