Учитель для канарейки - [33]

— Чьей клаки?

— Этой шлюшки Дааэ, разумеется. Думают устроить ей карьеру через мой труп! — ее смешки напоминали тявканье маленькой собачки, но она не собиралась позволить себя запугать. Кристин Дааэ была ее соперницей, и как бы ей ни угрожали, Ла Сорелли намеревалась выступать.

— Создается впечатление, что вы что-то задумали, — заметил Понелль, направляясь в яму, увидев, как я озираю зрительный зал из-за кулис.

— Может быть, и задумал, — только и ответил я. Я попросил его извиниться за меня перед Леру. Глаза его расширились от удивления, но он ушел, не пытаясь добиться от меня объяснений.

Со своего обзорного пункта между Ришаром и Моншарменом я приметил в ряду М миниатюрную женщину, одежда которой как будто бы была с чужого плеча. Она потрясенно оглядывала зрительный зал, вертя головой во все стороны, бурно жестикулировала и оживленно комментировала увиденное своему компаньону, который тоже смотрелся тут явно не на месте.

— Моя консьержка! — рассмеялся Ришар, указывая на женщину своему партнеру. — С завтрашнего дня она будет отвечать за Большой левый ярус. Я подумал, что стоит сначала пригласить ее в оперу, хоть один раз в жизни, бедняжку.

Я вскочил за их спинами, как будто меня ударили в лоб молотком. Ну конечно! Его жертвой станет замена мадам Жири — и я ни на миг не сомневался, что ему прекрасно известно, кто это. У Ноубоди в каждой стене были уши.

Я быстро осмотрел зрителей, окружавших ничего не подозревающую консьержку. Все выглядело, как должно. Люди с обеих сторон от женщины, позади нее и спереди шушукались меж собой или проглядывали программки. Если где-нибудь не залег укрытый убийца с винтовкой, мне показалось, что она в безопасности. Я опустился в кресло.

Под разрозненные аплодисменты в яму спустилась первая скрипка, гобой издал «ля», и за ним последовали остальные инструменты.

Команда, управлявшая Каллиопой, тремя этажами ниже приглушила свет, и появился сам Леру, которого встретил теплый прием. Он поклонился, достал дирижерскую палочку и знакомо постучал — тап-тап-тап.

Все шло нормально. Первый акт имел большой успех. Великий Решке в роли Фауста тщился познать тайны жизни, и Плансон явился в роли Мефистофеля в яркой вспышке алого света сквозь люк, чтобы предложить ему сделку. Публика с восторгом требовала повторять арии на бис. Музыка Гуно, хоть и слишком слащавая, на мой вкус, была все-таки шагом вперед, по сравнению с Мейербером.

Мои компаньоны, к моему раздражению, не переставали тараторить вполголоса, как сороки, поздравляя себя по тысяче мелких поводов, не последним из которых было противостояние Призраку.

— Так и знал, что вся эта история — глупость, — благодушно шелестел Моншармен, его шепот, наверняка, был ясно слышен в ложах с обеих сторон.

— Совершенно пустое, — монотонным баском отвечал другой.

Я же прекрасно знал, что неприятности начнутся только во втором акте, когда появится Маргарита. Но я ошибся. Открывающий хор, знакомый настолько, что кажется, будто он существовал от начала времен, как и «Крысиная песня» Мефистофеля прошли отлично, и Плансон, ничего не скажешь, был в голосе. Ла Сорелли производила неплохое впечатление, играя роль, с которой публика в первую очередь связывала ее, и я и оглянуться не успел, как занавес опустился.

— Великолепно! Великолепно! — восклицали эти два идиота (Понелль был прав), вскакивая и аплодируя и, в то же время, отвешивая поклоны, словно имели какое-то отношение к постановке, от начала и до конца задуманной еще до их прихода.

Так что же, я ошибался? И я стал жертвой бесконечных суеверий и розыгрышей Оперы? Видит Бог, Уотсон, в той ситуации я только рад был бы обнаружить, что ошибаюсь. Стоило мне подумать об этом, и дышать стало легче. Но ведь кто-то украл Цезаря из-под носа двух конюхов, кто-то играл на органе, кто-то обрезал мою зеленую нить, кто-то смеялся над моей растерянностью — и бутафорский нож дона Хосе все-таки заело!

И что с того? — спрашивал я себя. Разве не мог какой-нибудь работник сцены перервать нить? Разве не мог один из конюхов сбежать с лошадью? Или не могла она сама забрести в какой-нибудь укромный уголок в этом настоящем подземном городе? Разве не мог смех, как и звуки органа, доноситься сверху и просто спуститься по одной из вентиляционных шахт, проводивших свежий воздух в конюшню?

Разве не мог клинок просто застрять?

Но куда делась веревка, на которой висел Жозеф Бюке? Ждало нас еще одно несчастье, или просто одна из своеобразных шуток Призрака?

Эти противоречивые размышления не оставляли меня в течение антракта, когда я прошел, следуя за консьержкой и ее компаньоном (бывшим, как выяснилось впоследствии, ее супругом) в фойе, где они получили бесплатные напитки — знак внимания со стороны нанимателя. Добрая женщина очевидно и мечтать не смела о таком счастье и пребывала в совершенном неведении, что я готов был мгновенно опрокинуть ее на землю, если бы только мне удалось уловить какое-нибудь подозрительное движение в ее сторону.

Но мои услуги не понадобились, и когда она направилась назад в партер, я вернулся в ложу № 5, прибыв туда раньше директоров. Они явились чуть позднее, держа в руках бокалы шампанского.