Учитель - [139]

– Посмотрим, кто из них сильней, – шепнул он Нечаю и полез под рубаху, за пояс.

– Да ты с ума сошел, Гаврила! – рявкнул Туча Ярославич.

– Уйди, боярин! – тот выхватил из-за пояса сатанинское распятие и ухватил его, словно нож, посмеиваясь и поигрывая им, как душегуб перед беззащитной жертвой.

– Свят, свят, – вяло пискнул Афонька. Впрочем, вряд ли он разглядел, чем распятие Гаврилы отличается от креста у него на пузе.

Нечай был готов к прыжку расстриги – по глазам видел, когда и с какой стороны тот пойдет в наступление. Удар Нечая оказался точным, но Гаврила принял его своим оружием, даже не поморщившись: топор со скрежетом выбил из распятия искру – на лезвие осталась вмятина. Не зря расстрига копал гробы и приносил жертвы своему мятежному ангелу! Нечай попробовал во второй раз, снова топор наткнулся на распятие, и рука Гаврилы не дрогнула.

Только четверо и только однажды просили древнего бога прийти… Нечай понял, совершенно неожиданно, о чем говорила когда-то Дарена: богам нужна помощь людей ничуть не меньше, чем людям – помощь богов. Против четверых жалких и неуверенных мечтателей – намоленные иконы и кровавые жертвы Князю мира сего…

Его схватили за руки сзади, не позволив ударить в третий раз, навалились толпой, уронили в снег, выкрутили запястье, прижали лицом к столику перед истуканом, сели на ноги, на спину, зажали шею: не то что шевельнуться, Нечай не мог даже вздохнуть.

– Веревки давайте!

– Снимайте пояса!

– Уздечками вяжите!

– Вырвется того и гляди!

Нечай пожалел, что он не оборотень – какое там вырваться! Он знал, что это бесполезно от начала и до конца: злость сменилась болезненным, горьким равнодушием.

Вязали его долго, боясь отпустить на секунду – он сопротивлялся, конечно, но вяло, скорей для вида, однако его все равно побаивались, и без топора в руке. Руки за спиной туго стянули ремнями, ноги обмотали веревками до самого колена, для верности накинули петлю на грудь и прижали ею локти к бокам.

– Поднимите-ка его, – медленно, словно нехотя, сказал над ним боярин.

Вместе с равнодушием вернулись боль, усталость и дурнота – когда Нечая подняли на ноги, лицо Тучи Ярославича расплылось перед глазами красно-коричневым пятном. Щекочущая струйка густой крови ползла по пояснице – полотенца промокли насквозь.

– Что ты все время лезешь? – голос боярина прозвучал будто издалека, – что тебе все неймется?

– Не трогай истукана, боярин, – ответил ему Нечай, еле-еле ворочая языком.

– Ондрюшка! – крикнул тот, – поедешь к воеводе. Пусть с ним в городе разбираются. Мне надоело. Пусть стрельцов присылают, увозят его отсюда… Глядишь, и мужики немного успокоятся.

– Туча Ярославич… – начал отец Гавриил.

– Молчи, Гаврила. Хватит. В усадьбу его, в колодки забить и в медвежью яму…

Боярин повернулся к Нечаю спиной и медленно пошел к своей лошади.

– Погоди, боярин, – Гаврила кинулся за ним, – погоди! Давай сами разберемся!

– Разобрались уже, – не глядя на него, махнул рукой Туча Ярославич и взялся за повод.

– Да погоди же! – расстрига взял боярина за плечо, – тебе что, лишний холоп помешает? Сам не можешь с ним справится?

– На кой мне такие холопы! – боярин сунул ногу в стремя, – пусть его воевода усмиряет.

– Туча Ярославич! – вдруг очнулся Афонька, – а с идолом-то что делать?

– Сжечь его, и дело с концом…

Голова Нечая упала на грудь, как только держащий его за волосы Кондрашка разжал пальцы. И что же это ему так плохо? Краем глаза Нечай уловил движение на тропинке, со стороны Рядка: долговязая, нескладная черная фигура на белом снегу показалась ему видением. Он моргнул несколько раз, надеясь разогнать пелену – видение не исчезло. Звонко хрустнул сучок, и стал слышен скрип снега: к идолу шел гробовщик – не спеша, с чувством собственного достоинства, чуть пошатываясь, словно вставший из могилы покойник.

Боярин сел на коня – Нечай так и не понял, почему тот вдруг решил уехать. Но гробовщика заметили раньше, и боярин развернул лошадь назад.

– Что делаете-то? Всем нам смерти хотите? – гробовщик говорил негромко, но мужики примолкли, и голос его прозвучал в полной тишине, под завывание ветра в верхушках дубов, отчего показался зловещим.

– Еще один… – Туча Ярославич сжал губы и покачал головой, – тоже в яму захотел?

– Нет-нет, – засуетился Афонька, и попытался прикрыть гробовщика узкими плечами, – это божий человек, не тронь его, боярин… Он сам не знает, что говорит.

И рядковские мужики, и дворовые переглядывались между собой, со страхом смотрели на гробовщика, и мрачно – на боярина.

– Правда, боярин, – сказал кто-то из рядковских, сжимающий в руках Богородицу, – оставь идола…

– Опять? – недобро усмехнулся Туча Ярославич, – завтра стрельцы приедут – и с вами разберутся тоже.

– Не трогай идола… – услышал Нечай за спиной, – гробовщик знает, что говорит.

– Туча Ярославич… – робко начал кто-то из дворовых, – ведь не знаем же, чем это обернется… Может, не надо? Пусть его стоит…

– Батюшка, ведь всех нас погубишь… – шепнул Кондрашка чуть не в ухо Нечаю.

– Так… – протянул боярин, оглядываясь по сторонам, – мятеж и смута?

– Не трогай истукана, Туча Ярославич, – жалобно попросил кто-то из дворовых, – кто ж знает? Всех ведь нас сожрут, как Фильку…