Училище на границе - [8]

Цако, тот самый, что так скоро со всеми перезнакомился, уже разделся, умылся и устраивался так, словно чувствовал себя дома. Он торопливо рылся в своих вещах, и его мундир запачкался, упав на пол. Достав платяную щетку, Цако тут же начал чистить его.

М. и в голову бы не пришло сделать нечто подобное, настолько все здесь казалось чуждым и преходящим, и в первую очередь это самое обмундирование. Зато, в отличие от Цако, он замечал в незнакомом и разнородном новом окружении множество интересных вещей. Он, например, увидел на обшитых деревянными панелями стенах лестничной клетки картины — застекленные цветные олеографии, множество их висело и в коридорах. Ему запомнилась одна из них, довольно странная. Она висела между первым и вторым этажами, справа. Он прочитал название: «Урок анатомии доктора Тюлпа».

Еще более интересным были обрамленные рисунки бывших курсантов на четвертом этаже, точнее, около двери каптерки, на самой верхней лестничной площадке, куда выходила дверь комнаты для рисования. Утром в ожидании решения своей судьбы новички разглядывали эти пейзажи, геометрические фигуры, опрокинутые медные подсвечники с роскошно положенными тенями. М. долго, словно зачарованный, не мог оторваться от рисунка, изображающего берег речки. Бурлящая вода, толстый ствол ивы, но главное — маленький мостик — две доски из самого настоящего дерева, прямо-таки осязаемого, — удачно вписанный в общую композицию. Дощатый мостик нравился ему чрезвычайно. Он взглянул на подпись: «Амадеус Краузе». Потом стал читать подписи на других рисунках: «Zögling[4] Габриель Селепчени, Zögling Иоганнес Беке», еще одно длинное имя: «Zögling Карл Фридрих Фрайхерр фон Вальден-Эгг». В верхнем левом углу каждого рисунка была надпись по-немецки или черный штамп тоже с надписью по-немецки: «Начальное военное училище».

Интересен был и огромный сводчатый зал столовой на первом этаже, с возвышением для оркестра за деревянными перилами, в дальнем конце. Впрочем, на этой эстраде тоже стояли два накрытых стола, иначе, сколь ни велико было помещение, триста двадцать человек в нем не умещались. В этот первый день накрыли только три стола, для новичков и лишенных каникул старшекурсников, прочие — весь так называемый батальон — еще не прибыли.

Интересно было, когда выдали портянки и длинные подштанники с завязками. К сожалению, завязки то и дело развязывались, а портянки сминались и уползали в носки башмаков. М. полагал, что это всего лишь досадные мелочи, и все это не особенно беспокоило его. Он с удовольствием думал, что отныне будет ходить только в длинных брюках, совсем как взрослые. Он радовался этому весь день после обеда, весь вечер и еще утро следующего дня. Разумеется, ликование по этому поводу не заполняло все время, но он вспоминал про брюки вновь и вновь; они занимали его до вечера следующего дня; и с тех пор больше никогда в жизни.

Когда они спускались вниз к ужину колонной по двое, как их построил унтер-офицер с прокуренными усами, он не без труда переставлял ноги из-за сбившихся портянок. Сосед по строю ткнул его в бок локтем:

— Что это там?

Они находились на лестничной площадке второго этажа, и прямо перед ними, из полуоткрытой двери в длинный коридор падала яркая полоса света. Внутри комнаты виднелись только углы высоких книжных полок; верхние полки были застеклены.

М. пожал плечами: «Не знаю».

— Библиотека, — шепнул сзади Цако.

— Кабинет, — тихо сказал кто-то еще.

— Отставить разговорчики! — прикрикнул на них шедший сзади унтер-офицер Богнар.

Усы Богнара навечно были желтыми от никотина, и говорил он на диалекте Вашского комитата, точнее орал, потому что орал он всегда. М. был несколько раздосадован, он не понимал, почему им нельзя перешептываться, но уже начал привыкать к вечным идиотским придиркам Богнара. Богнар был не просто груб, он буквально корчился от нестерпимого человеконенавистничества. Но оказалось, что к этому можно довольно скоро привыкнуть.

Прав оказался тот, кто сказал, что это кабинет. Уже на повороте М. сумел разобрать надпись на двери: «Физический кабинет». Дверь кабинета находилась в нише, и М. запомнился льющийся в полумрак коридора свет лампы. Лестница была широкая; сначала она поднималась вверх двумя крыльями, а на полпути они поворачивали друг к другу и сходились. Ступени лестницы уже основательно истерлись, особенно между первым и вторым этажами. Здесь М. запомнилась еще одна картина, под названием «Фрейлины», она висела не на стене, а на колонне. В ней тоже было кое-что любопытное, как и в «Уроке анатомии доктора Тюлпа». В коридоре на первом этаже ему запомнился еще запах пищи.

Во время ужина столовая выглядела совсем не так, как днем. Своды отбрасывали резкие тени, и поскольку горели только четыре крайние лампы, большая часть зала тонула в темноте. Они сидели на возвышении для оркестра под портретом молодого императора, в белом мундире и в натуральную величину. Подали вермишель с сыром, но за исключением Цако, исправно все съевшего, они только вяло поковырялись вилками в тарелках».

3

Не только Цако, я тоже съел свою вермишель с сыром. Я вынужден остановиться на этом месте рукописи М., или Габора Медве, все равно я уже выдал его имя. Возможно, конечно, что, ведя рассказ о главном своем герое под инициалом М. в третьем лице, он имеет в виду не только себя.