Училище на границе - [14]

Помнится, Середи, ударившись в риторику, сказал мне, что он и та девочка из Буды состояли в некоем безмолвном, необъяснимом, глубоком и тайном союзе, словно случайно сошедшие на землю и принявшие облик смертных языческие боги. Они знали, что живут вне мира обыкновенных людей, что к ним нельзя подходить с земными мерками и законами, а окружающие взрослые ни о чем таком не подозревают. Подобное чувство возникло и у меня, когда я увидел вдруг в толпе хлынувших во вторую спальню второкурсников давно знакомую мне фигуру Петера Халаса. Подобная таинственная связь существовала и между нами; мы словно бы свободно парили чуть-чуть над головами людей, и никто не подозревал, что мы ходим по земле вовсе не среди них. Но Петер пронесся мимо.

Минутой раньше в коридоре послышался тяжелый, глухой, приближающийся топот, потом несколько команд, короткая пауза, и дверь распахнулась настежь. Внутрь разом ринулись все семьдесят — восемьдесят курсантов. Они странно и беззвучно роились в дверях, держа в руках сумки и толкаясь локтями, и те, кому удавалось вырваться из этой толпы, мчались в дальний конец спальни, чтобы захватить койку получше, подальше от закутка унтер-офицера и поближе к одной из печек. Так и пронесся мимо меня Петер Халас, не глядя по сторонам.

Ставшая для нас уже привычно пустой, огромная спальня разом наполнилась людьми и загудела ровным гулом, складывающимся из множества шумов и шорохов, хотя никто громко или даже шепотом не разговаривал. Унтер-офицер Богнар отдал какие-то распоряжения и вышел в умывальню, там стояли большие шкафы с постельным бельем. Спальня тотчас же оживилась; кое-где возникло движение, шум усилился, то тут, то там стали различаться отдельные слова. Я поглядывал в сторону Петера Халаса, даже пытался помахать ему рукой, но безуспешно. Я никак не мог привлечь его внимание. Ко мне вернулось спокойствие — я видел его рябое лицо, сверкающие белые зубы, иссиня-черные брови, морщины как у мартышки, — но и нетерпение тоже, мне очень многое хотелось ему сказать. Я уже решился было подойти к нему, но тут вдруг за моей спиной поднялся шум и гам, унтер-офицер сначала высунул из умывальни голову, а потом появился целиком.

Спальня притихла. Богнар, точно оценив обстановку, сразу же направился к Элемеру Орбану.

— Это опять ты, Элемер! — сказал он. Что значит подобное шутливое обращение к Орбану по имени, мы уже узнали утром, но среди вновь прибывших эта шутка вызвала необычайное веселье и интерес. С Орбаном приключилась такая история. Пока он угощал кого-то печеньем, другой парень, не ожидая приглашения, запустил руку в его коробку, а когда Орбан возмущенно засунул коробку в сумку, третий курсант стал отнимать ее, и перетягивание закончилось тем, что у сумки оторвалась ручка. Унтер-офицер не стал слушать объяснений Орбана.

— Я вас не спрашивал! — сразу же оборвал Орбана Богнар.

— Это он, господин унтер-офицер, вот этот, — показывал Орбан на одного из курсантов.

— Меня это не интересует! — заорал Богнар. Неожиданно в спальне стало очень тихо.

— Но, господин унтер-офицер… — пытался что-то объяснить Орбан.

— У нас не кляузничают, дружок, — сказал Богнар теперь уже совсем другим голосом, и со всех сторон послышалось угрожающее ворчание. Вся спальня зашумела пугающе и зловеще, так что Богнару пришлось поставить всех по стойке смирно.

Мы простояли неподвижно почти минуту, но у Богнара еще оставались дела в умывальне, надо было раздать простыни и наволочки, и он снова оставил нас. Теперь, уже не колеблясь, я обежал ряд кроватей и направился к Петеру Халасу.

Я дотронулся до его плеча.

— Петер…

Халас сидел на корточках между кроватями рядом с каким-то остроголовым курсантом. Обернувшись, он удивленно поднял глаза. А когда увидел меня, едва заметно улыбнулся.

— Привет, — пробормотал он, не двигаясь с места, и неуверенно добавил: — Привет, Бенедек.

Его улыбка была настолько скупой, что уже исчезла с лица.

Второй парень, сидевший на корточках рядом, тоже поднял на меня глаза.

— В чем дело? — холодно осведомился он.

— Ничего, — быстро ответил Халас. Потом кивнул на меня: — Знакомый по гражданке.

Наступила короткая пауза. До сих пор я не мог ничего сказать от волнения. Теперь же, сам не зная почему, промямлил:

— Вот и меня приняли.

Сокурсник Петера снова безразлично взглянул на меня и кивнул Халасу, чтобы он нажал на резину. Они шнуровали покрышку мяча на надутой камере.

Петер, ни слова не говоря, отвернулся от меня, и я, смешавшись, так и застыл на месте. Прошло минуты две, прежде чем к моему недоумению начало примешиваться чувство обиды. Но меня словно пригвоздили к полу. Я растерянно смотрел, точнее делал вид, что смотрю на их возню с мячом. Даже немного наклонился вперед, всей своей фигурой изображая любопытство. Но зачем я так делаю, я понять не мог.

Не понимал я и того, зачем только что сказал Петеру: «Вот и меня приняли». Это были насквозь фальшивые, но мои слова. Я должен был сказать совсем другое. Должен был заржать от радости и, запросто хлопнув Петера по спине, с воплем «Хе!» или «Сиа!» глупо заскакать вокруг. Но я только смущенно и нечленораздельно произнес: «Вот и меня приняли». Почему?