Училище на границе - [132]

— В двадцать шестом у тебя была какая-то чудна́я бандура, — сказал я.

Середи медленно поднял глаза, потом пожал плечами. «Моть». То есть:

— Может быть.

Он всегда все помнил; и слова его означали, что это интересует его как прошлогодний снег. Есть заботы и поважнее, чем выяснять, какой инструмент у него мог быть в двадцать шестом году. Это означало и пятое, и десятое, и кроме того еще кое-что.

— Почему ты вернулся с гор? — спросил я.

Он не ответил. Немного погодя я снова спросил:

— Магда?

— Да.

Магда была его любовь, он увез ее сначала из Брашова, а потом из Надьварада, где был приговорен к расстрелу, потому что девушка из отчаянной ревности, желая обратить на себя внимание Середи, сожгла секретные военные документы и стала ждать, что из этого выйдет. Если Середи ее выдаст, то не страшно и умереть, зачем ей тогда жить — так она примерно рассуждала. Но они оба сумели скрыться, затеряться в Будапеште, и в конечном счете она все равно двенадцать лет прожила без Середи. Магда была дочерью еврея-фотографа, и хотя родители Середи приняли ее так сердечно, как только могли, она видела, что, если Середи на ней и вправду женится, для них это будет ударом. И в сорок пятом году она вдруг вышла замуж за одного молодого театрального режиссера. Ну да это долгая история.

Середи потом три года почти нигде не показывался; он вновь служил, ибо ради родителей добился отмены приговора военного трибунала и ему вернули звание, точнее даже сразу представили к званию подполковника. В Будапеште жила одна его знакомая, которую он знал еще со времени ее девичества. Тогда она была единственная, чье общество было ему по душе. Это была приятная, тихая, довольно красивая женщина, уже раз побывавшая замужем и давно разведенная. Потом она все же стала его любовницей, а затем они два с половиной года мучили каждый себя и друг друга, пытаясь расстаться. Наконец, женщина решилась, и они порвали. Спустя два месяца Середи поспешно женился. Тогда-то и выяснилось, что их разрыв был отнюдь не окончательный и Середи сам не подозревал, как сильно он любит эту женщину. Потом, в пятьдесят седьмом году он опять сошелся с Магдой, которую любил всегда, и тут оказалось, что за шесть лет супружества он в не меньшей мере полюбил и свою жену. В то лето он дважды переезжал то туда, то сюда, но на третий раз, уже в сентябре, уехал на Матру, в деревушку, один и навсегда. Он бывал там раньше и имел средства к существованию. Он вообще любил деревню.

— Какого же черта ты вернулся? — спросил я его в бассейне «Лукач». Девять месяцев назад он уехал в горы, потому что больше не мог. Он был сыт всем по горло и возненавидел и себя, и всех своих женщин, так они ему надоели и опостылели. Это можно было понять. Но, миллион картечин и одно ядро, думал я, зачем он вернулся обратно — зачем?

— Так, — ответил он.

Иными словами, для того чтобы Матей вылизал ему зад. Примерно это означало, что он вернулся к своим постылым, которых и ненавидит и любит, чтобы они его и дальше били, терзали, рвали на части, а отдохнуть он сможет и потом, в желтом доме или в мать сырой земле. Кроме того, ему обрадовались и в его театре, где он много лет проработал декоратором. Но это долгая история, и к тому же еще не оконченная.

Я решил, что все же лучше будет вернуться к теме его стародавней чудно́й бандуры. Но он опередил меня.

— Она называлась саксовиолой, — сказал он.

— Да? — взглянул я на него.

— Но это было уже на пароходе. Я взял ее из дома. И тащил с собой до самого Мохача.

Инструмент принадлежал его зятю и представлял собой злосчастный гибрид скрипки и саксофона. В конце июня 1926 года мы кончили учебный год физкультурным праздником, грандиозным торжественным парадом, который принял Гарибальди Ковач, и вечерним факельным шествием. Цолалто отсоединил от сетки кровати свой радиоприемник, и, оставив на стенке уборной второго этажа черный след ладони Медве, мы, выпускники четвертого курса, отправились в десятидневную познавательно-развлекательную экскурсию. Мы отплыли на пароходе из Комарома.

24

Мы отплыли на пароходе из Комарома. Вода в Дунае стояла высоко и все прибывала. Вечером мы приплыли в Будапешт. Нижняя набережная была залита водой, с трапа мы прыгали на доски и таким образом высадились. Один день мы протолклись в юнкерском училище, куда нам предстояло поступить осенью как окончившим начальный курс. Нашу роту сопровождал Карчи Марцелл, старшим был назначен Медве. На другой день утром он отпустил нескольких курсантов в город в короткую увольнительную, тогда-то Середи и принес из дома саксовиолу своего родственника. Вечером мы поплыли дальше, к Мохачу.

Однако предыдущим вечером в юнкерском училище тамошний пехотный капитан устроил Медве разнос. Сначала нам выделили две спальни. Потом мы сразу же спустились ужинать. Между двух залов столовой находился буфет. В самом здании жизнь едва теплилась, поскольку три младших курса, как и нас, вывезли либо на экскурсии, либо на крупные учения. Дежурным был четверокурсник, высокий стройный парень с гладко зачесанными назад черными блестящими волосами, говорил он тихой скороговоркой. После ужина он появился в дверях буфета, скомандовал «смирно», «к молитве», а потом молча кивнул подошедшему, старше его годами, унтер-офицеру, — подожди, мол, немного, я сейчас.