Ученые досуги Наф-Нафа - [2]

Плоскость покрывается островами: любой полицейский участок становится островком безопасности, равно как и любой сколько-нибудь захудалый кабак атоллом повышенного риска. Сыпь булочных и парикмахерских, лишаи зеленых насаждений, прыщи административных зданий. От островков распространяются поля как создающие реальные формы, вроде кампусов или чайна-таунов, так и зоны умозрительные но от этого не перестающими быть столь же реальными в сознании людей. Вспомнить хотя бы столь любимое средневековьем деление города на приходы, ставшие во главу угла храмы как центры духовного общения людей с богом и мирского между прихожанами. В век всеобщего утилитаризма церкви легко можно отнести к точкам сферы услуг (специфика не меняет значения) существующие не сами по себе, а тяготеющие к «бойким местам» подчиняясь градостроительным и иным планам и выгоде — порядкам весьма схематичным.

Логические структуры города вступают в противоречие друг с другом, даже если город стоит на совершенно ровном месте (что само по себе нонсенс). Города не возникают просто так, с бухты-барахты. Обычно это реки, удобные для защиты холмы и защищенные от ветров впадины, перекрестки торных дорог: удобный путь, вернее, конец пути. Приютившись на них бедным пасынком, город начинает свое собственное развитие, подчиняясь собственным законам. Холмы со временем осядут или будут срыты, овраги засыпаны, леса сведены. Малые реки заключат в наручники труб, превратят в улицы. Большие водоемы перехватят мостами, загонят в правильные русла гранитных и бетонных набережных, разветвят по мере эстетической и практической надобности каналами. Город позволит существовать остаткам ранее дикого пейзажа лишь в той мере, в какой ему будут необходимы, или насколько у него хватит сил их обуздать. Все предстоит заменить искусственными объектами: парками, прудами, туннелями, улицами. Город станет символом тех умозрительных построений разума человеческого, кой мнит, по скудости своей, необходимую и идеальную среду обитания.

Город сам запутывается в собственной логике. Город — капля упавших на карту чернил, расползающаяся из точки в пятно. Распространяющаяся из цента вширь во все стороны волнами. Застывшие в архитектуре, в культурных слоях волны времени, годичные кольца на срезе дерева, начиная с хилого ростка, продолжаясь корой крепостных стен, кольцами бульваров, обводных магистралей. «Голова» города распространяет поля флюидов, разбегающихся в пространство, несущих свежесть новых наростов.

Но что распирает город? Наполняющая его людская масса. Она переполняет крепкие сосуды кварталов перенаселенностью, разрывает их, выплескиваясь наружу. Определяет коэффициенты сжатия, силу взрывных волн, расползания, разрастания города. Коэффициент плотности людской массы множится на коэффициент ее деловой, производственной и невесть еще какой, активности, что заставляет то тянуться вверх дома, то углубляться в землю, то бежать окраинами пригородов. Скорости вздыбливания и разбегания — скорости исторической жизни города. Словно чертово колесо, раскрутившийся город выбрасывает жителей центробежной силой от центра к окраинам.

На языке психологов от демографии эмоциональной антитезой вынужденного бегства из центра называется «центростремительный восторг» — подсознательного ощущения умножения городских чудес при движении человека (особенно приезжего, особенно провинциала) к центру города. В таком случае должна существовать и «центробежная печаль», грусть исчезновения чудес. Изгнание из рая сопутствующее уходу из центра в спальные районы, где пульс города замирает, а прелести природы грубо лишены невинности и свежести. Теплоте уюта Центра следует душевный холод окраин.

Кругам города противоречат магистрали стремящиеся стать бесконечными, прямыми и ровными в оба своих неуемных конца по правилам геометрии столь замечательно связывающая две точки. Люди хотят передвигаться быстро и экономно. Разбегание города заставляет разбегаться и магистрали, множа и сочленяя их под всевозможными углами и образуя кресты, звезды, пауки развилок. Магистрали начинают прорастать в тело города подобно корневищам, добираясь мелкими отростками тупиков до всякого места. Теоретически пути склонны к формированию треугольных структур, с множеством усеченных секторов, сегментов. Треугольник спорит с окружностью, квадрат — с треугольниками. Города то щетинятся острыми углами, то вдруг выкидывают щупальца новых кварталов вдоль своих прямых. Транспортные артерии, предназначенные разряжать напряжение городской суеты и скученности, связывать разбросанные члены города, ускорять городской гомеостаз, обращаются в самодовлеющих монстров опутывающими и связывающими транспортными узлами, организуя (тем самым лишая свободы) транспортные потоки. Город делается заложником собственного внутреннего движения, прорубленных проспектов. Под их диктат подгоняют строения иначе град обречен завязнуть в болоте узких улочек, на которых не разминуться двум ослам.

Два измерения города: статика и динамика. Динамика — всевозможные магистрали, в своей сути предполагающие движение. Статика — жилища, стабильные, «приземленные» изначально даже если стоят на воде. Что есть город? Клубок улиц, вдоль которых выстроились дома? Или кварталы вынужденно разделяющих себя пространством и образующим проходы разнообразных форм?