Ученые досуги Наф-Нафа - [130]

Обретя свободу большого города человек не избавился ни от явлений «театра деревни», ни от «зазеркалья провинции», ни от иерархии первобытной стаи, ни от одиночества отшельника. Свобода его заключена в выборе этих театров, лабиринтов, иных миров. Если в деревне или провинции житель не волен избавиться от психологического типа своего поселения, не зная жизни иной участвует в ней «искренне», даже не догадываясь об истинном положении вещей, то в Мегаполисе человек сознательно выбирает роль не живет «ролью» или «отражением», но играет ими. Строя собственные планы, выбирая карьеру он представляет, кем хочет стать и сознательно загодя надевает маску будущей роли которую желает сыграть. Создает image[226].

Выбирая круг общения, стремясь проникнуть в те или иные круги общества, он попадает в отраженное мнение этого круга, компании, начинает зависеть от него. Образуется шлейф «второй жизни», которых может оказаться превеликое множество: на работе это один человек, в кругу друзей другой, у любовницы третий, в мире собственных увлечений еще какой-то. Прямая дорога к раздвоению личности, источнику сложных психологических переживаний, внутренних конфликтов, ведущих к столь распространенной в мегаполисе депрессии. Человек страдает от стрессов, источников которых насчитывают десятки, среди которых столь специфический как отсутствие стрессов — «жизнь без событий». Общее психическое нездоровье гасится огромным количеством антидеперессантов, анальгетиков, успокоительных и прочей нервической химии. Потребление этих препаратов в большом современном городе на душу населения недалеко отстоит от ежедневной нормы выдаваемой больным в психиатрических клиниках.

Противоречивая роль психических заболеваний в Мегаполисе в том и состоит, что большой город больше ценит отличия, чем одинаковость. Отличия проявляются где-то в области эксцентричности, граничащей с ненормальностью. Словно демоны из глубин сознания возникает сонм психоаналитиков «корректирующих» личность не давая ей впасть в истинное безумие. Заменяют Я индивидуальным, «не таким как у других» комплексом который начинает восприниматься человеком как «истинное Я». Medicus — amicus et servus insanorum[227]. Болезнь становится основой личности, равно как источником всех остальных болезней. Заболевания делаются идентификационным признаком, будь то гомосексуализм или наркомания.

Возвращаясь к примеру с наркоманом — разве не болезненный поиск новых ощущений приводит к выбору искусственных заменителей впечатлений, к желанию незаслуженно ощутить высшее блаженство, «раздвинуть границы сознания»? Подобный эффект ранее достигался долгими духовными упражнениями или годами поиска и открытий. Сегодня можно заглотнуть «колесо» или «кольнуться» и увидеть фантастические миры сидя в грязной халупе, испытать невероятные путешествия и приключения не сделав и шага. Финалом такого желания новых впечатлений становится игра со Смертью в образе ее ипостаси — неизлечимой болезни. Сколь лицемерны потом жалобы ВИЧ-инфицированных наркоманов на свою злую долю, на судьбу случайно заразившую их смертельным недугом. «Случайно» заразится СПИДом не испытывая изначально подсознательной тяги к смерти невозможно.

Случаи заражения малых детей, даже младенцев в роддомах — обратная сторона той же медали. Проявление патологической тяги к смерти медперсонала, как «месть всему свету». «Преступная халатность» явление того же порядка, как сознательное заражение ВИЧ и венерическими болезнями половых партнеров. L’homme ne meurt pas, il se tue[228]. Мудрость болезни.

Серьезное заболевание независимого субъекта городской жизни становится его личной трагедией. Переживание трагедии в одиночку плата за обретение полноценной личности. Хочешь, разыгрывай перед собой и другими трагедию, драму, героическую пьесу, фарс, комедию, смотрись в зеркало alter ego, моли Бога, медитируй, призывай экстрасенсов, договаривайся с духами болезни, со Смертью и Судьбой, возмущайся, торгуйся, смирись, переплачивай за лечение, обращайся к светилам медицины, уезжай на курорты… Делай что хочешь. Ты свободен!

Для близких это драма, поскольку они тоже индивидуальности переживающие несчастье ближнего со свойственными их индивидуальностям особенностями. При темпах городской жизни, встроенности горожанина в вечно движущийся механизм города болезнь близкого занимают слишком много времени, приходится вечно что-то откладывать, переносить, от чего-то отказываться. Для простого человеческого сочувствия остается мало времени и сил, к тому же надо уважать личное право заболевшего на индивидуальное переживание «единственной трагедии во вселенной» ничего не меняющей в социальной жизни города-муравейника.

Врачи становятся спасителями каждого конкретного больного по профессиональной обязанности демонстрируя участие и сочувствие. Больницы избавляют ближнего от бремени больного, становясь госпиталями в первоначальной их сущности — монастырскими больницами, где больной превращается в подобие монаха: соблюдает обеты воздержания, поста (диетическая пища), схимы и эпитамии (медицинские процедуры, уколы, операции, перевязки, больничный режим), одиночества, послушания (врачам и медперсоналу). Пациенту обеспечена «братская» (особенно «сестринская» — медсестринская) любовь, милосердие и сострадание. Мысли его оторваны от суеты и погружены в размышления о вечном: о болезнях, о смерти. Ближние проявляют свою любовь и внимание посещая затворника не слишком обременяя себя вечной заботой о самом ближнем, не выпадая из нормальной городской жизни. Болезнь в мегаполисе — дело специалистов.