Учение о боговдохновенности. Мартин Лютер и его место в экуменической проблеме боговдохновенности - [10]

Августин обладал более строгим пониманием направленной инструментальной природы библейской боговдохновенности чем Иероним. Например, он пытался объяснить, что в Евангелии от Матфея нет ошибок:

Ведь могло случиться, что душе Матфея, пишущего Евангелие, вместо Захарии предстал бы Иеремия, как иногда случается; что, однако, Матфей безо всякого сомнения исправил бы, по крайней мере, предупрежденный другими, которые, пока он сам до тех пор жил во плоти, могли это читать, если бы он не думал, что воспоминанию его, которое было руководимо Святым Духом, не напрасно одно имя пророка предстало вместо другого; ведь Господь постановил, чтобы так это было записано.[21]

С другой стороны, в рассуждениях Августина присутствует элемент теории интегрированной боговдохновенности. Он был способен выделять боговдохновенное толкование исторических фактов как истинную суть пророчества. Получалось так, что Бог не диктовал слова, но как бы предлагал содержание того, что следовало написать пророку в своем просвещенном понимании божественного откровения. После сравнения разного порядка историй в четырех Евангелиях, Августин говорит:

Довольно вероятно, что каждый из евангелистов поверил, что он в таком порядке должен рассказывать, в каком Бог захотел те самые вещи, о которых он рассказывал, его воспоминанию представить, по крайней мере, в тех вещах, порядок которых — такой он или иной — ни в чем не уменьшил авторитета и евангельской истины.[22]

Различия, присутствующие в Писании, нисколько не умаляют авторитетность и достоверность той истины, которая обретает форму человеческой речи:

Истина Евангелия благодаря распределенному по тварному сущему с помощью временных знаков и человеческих языков слову Бога, которое пребывает вечным и неизменным над всяким тварным сущим, заняла высшую вершину авторитета.[23]

Отважусь сказать, братья мои: может быть и сам Иоанн не сказал так, как есть, но и сам он сказал, как смог, потому что о Боге человек сказал; хотя и вдохновленный Богом, однако же человек. Поскольку он вдохновлен, он сказал нечто; если бы он не был вдохновлен, он не сказал бы ничего; поскольку же человек вдохновлен, то он сказал не все, что есть, но сказал то, что смог человек.[24]

Августин объединяет различные аспекты теории боговдохновенности в единую теорию библейской боговдохновенности. Несмотря на некоторое колебание между двумя теориями, а именно: строгой инструментальной и интегрированной, создается впечатление, что Августин признает полную достоверность критерия содержания в боговдохновенности. Например, различия евангельских сюжетов может быть объяснено, если предположить, что каждый евангелист пытался собрать как можно больше информации. В данном случае писатели использовали разнообразные signa, однако в отношении res (содержания) ни один из них не допустил никаких ошибок.

Полное признание интегрированного аспекта библейской боговдохновенности далее выражается в том, как Августин был склонен полагаться на авторитет католической церкви в отношении решений о природе и толковании Писаний. В конце концов, именно в церкви зародился Новый Завет. Однажды в церкви Христовой произошло откровение божественной тайны, следовательно это может продолжаться и в дальнейшем. Церковь и Библия нераздельны: как церковь, так и Библия причастны к одной истине, в Самом Христе:

Из уст истины я признаю Христа самой истиной, из уст истины я признаю Церковь сопричастницей истины.[25]

Теория Августина была широко принята в западном богословии католического мира. Однако различные аспекты его теории позволили появиться разным толкованиям. Очень часто выделялись как аспект направленного инструментализма, так и непогрешимость текста Писаний. Впрочем, истинная движущая сила в концепции библейской боговдохновенности должна была возникнуть в тех трениях, которые существовали между двумя интегрированными аспектами, то есть аспектом содержания и общества.

Теория Августина превалировала в течение многих столетий, до тех пор, пока католическая церковь не столкнулась с некоторыми сложностями извне, в XII веке. В то время происходило возрождение идей Аристотеля и возрастание силы ислама, что побудило богословов еще раз задуматься над вопросом о библейской боговдохновенности.

2.4. Фома Аквинский и его теория интеллектуального содержания

Как мы уже видели, пророчество было главной категорией для определения того, как возникли библейские книги. Тот же самый подход к толкованию, с некоторыми незначительными изменениями, продолжал существовать в схоластическом богословии, особенно у Фомы Аквинского (ум. 1274). Благодаря влиянию Моисея Маймонида, Фома знал, что средневековые иудейские ученые отделяют «дух пророчества» от «духа святости». «Дух пророческий» считался основанием для пророческих Писаний в Ветхом Завете, «дух святости» воспринимался как основание для описания жития святых (агиографии) в Ветхом Завете.

Фома был особенно заинтересован в понимании «духа пророческого»: «Prophetia est divina inspiratio». Все эти понятия — пророчество, боговдохновенность и откровение — тесно взаимосвязаны в богословии Фомы Аквинского. Он разделил восприятие божественного откровения на три периода. Авраам является представителем эры обетования, Моисей — эры закона, а апостолы — эры благодати. В соответствии с учением Фомы, все эти люди были главными пророками в Писании, а все остальные находились в зависимости от них. Только лишь главные пророки встречались с Богом. Все остальные получили послание благодаря их проповеди. Откровение (пророческой боговдохновенности) заканчивается во времена апостолов, чьи послания обладают достаточной полнотой в отношении центральных истин спасения.