Учение Коперника и религия: Из истории борьбы за научную истину в астрономии - [31]

Приводя слова Соломона «восходит солнце и заходит, и к месту своему возвращается», Беллармин говорит далее: «Если вы мне скажете, что Соломон говорит о явлении так, как мы его видим, и говорит: нам кажется, что вращается Земля, так же, как тому, кто удаляется от берега на корабле, кажется, что берег удаляется от корабля, то на это я отвечу, что находящийся на корабле, хотя ему и кажется, что берег удаляется от него, все же знает, что это обман, и исправляет его, понимая ясно, что движется корабль, а не берег; что же касается Солнца и Земли, то нет никакой уверенности в том, что нужно исправить обман, ибо ясный опыт показывает, что Земля недвижна и что глаз не обманывается, когда говорит нам, что Солнце движется, так же, как не обманывается он, когда свидетельствует, что Луна и звезды движутся».[35]

Таким образом, Беллармин занял довольно ясную позицию в этом щекотливом для церкви вопросе. Он уверяет, что чувственное суждение глаза будет всегда делать крайне сомнительным любое теоретическое доказательство движения Земли, и поэтому нет оснований отступать от текстов «священного писания».

Галилей, ознакомившись с содержанием письма Беллармина, в письме к Фоскарини подробно разобрал аргументацию Беллармина. Письмо это не сохранилось, но и из его наброска видно, что, настаивая на объективном значении («полнейшей истинности») научного познания, Галилей подчеркивал, что учение Коперника может быть истинным или ложным, но что этот вопрос должен быть решен наблюдением и строгим доказательством, т. е. практикой. Приводя пример кажущегося движения берега при наблюдении его с движущегося корабля, Галилей указывал, что этот пример вовсе не является доказательством правильности учения Коперника. Если он был приведен Коперником, то лишь для того, чтобы устранить возражение против движения Земли, основанное на простом свидетельстве чувств. Система Коперника не имела бы никакого преимущества перед системой Птолемея, если бы это было единственным аргументом, но все дело в том, что система Коперника основана не на одном этом доводе, а является выводом из многочисленных наблюдений явлений природы.

Возражая против общей установки Беллармина, Галилей так формулирует свою чисто материалистическую мысль о характере научных положений: «Верно, что если доказано, что при предположении движения Земли и неподвижности Солнца могут быть объяснены наблюдаемые явления, то этим еще не доказано, что эта гипотеза действительно истинна. Но верно также и то, что другая, господствующая система не может объяснить все происходящие явления, и что поэтому она безусловно ложна. Ясно, что истинной может быть только та система, которая хорошо объясняет явления: нельзя и не следует требовать от какой-нибудь теории большей истинности, нежели та, чтобы она соответствовала всем отдельным явлениям».

2

В декабре 1615 г. Галилей прибыл в Рим, где устроил ряд диспутов по вопросам, касавшимся нового учения о мире; пробыл он там до конца мая 1616 г. Письмо Кверенго, одного из приближенных папы, к кардиналу Александру д’Эсте от 1 января 1616 г. дает некоторое основание думать, что Галилей был вызван в Рим и что приглашение это держалось в большом секрете. «Поездка Галилея в Рим, — читаем мы в этом письме, — не совсем произвольная, как думали, — хотят заставить его объясниться, как согласует он движение Земли с совершенно противным сему учением священного писания».

Но как бы то ни было, Галилей пустил в ход всю силу своего красноречия и своей эрудиции, защищая с огромным успехом учение Коперника в домах светских и церковных сановников. Не было таких возражений, которые бы он не сокрушил, и его выступления оказывали сильное влияние на здравомыслящих людей. Это, между прочим, видно из того, что упомянутый Кверенго в своем письме к д’Эсте от 30 декабря 1615 г. сообщает: «У нас сейчас находится Галилей, который часто держит на собраниях любознательных людей удивительные речи об учении Коперника, которое он считает истинным».

О манере Галилея отстаивать свои идеи Кверенго в письме от 20 января 1616 г. к кардиналу писал: «Ваше высокопреосвященство испытали бы большое удовольствие, если бы слышали Галилея рассуждающим в кружке 15 или 20 человек, наседающих на него то в том, то в другом доме. Он так уверен в своем деле, что всех их высмеивает, и если не убедит в справедливости своего мнения, то во всяком случае докажет ничтожество аргументов, какими противники хотят повергнуть его на землю… Мне особенно нравится то, что он, прежде чем ответить на приводимые против него аргументы, начинает их еще подкреплять новыми, по-видимому, сильными, чтобы потом через опровержение поставить противника в еще более смешное положение».

Некоторые из влиятельных просвещенных прелатов (Орсини и др.) ласково приняли Галилея как ученую знаменитость и даже снискали ему благосклонность папы Павла V, беседовавшего с ним. Полагая, что его блестящие научные аргументы поняты и в конце концов даже приняты в высших церковных сферах, Галилей надеялся, что его дело приняло хороший оборот. «Часть моего дела, лично меня касающаяся, — писал он 6 февраля 1616 г. к статс-секретарю великого герцога тосканского Пиккене, — совершенно окончена, хотя с моим делом связано другое, касающееся не меня лично, но и всех защитников известного вам учения или мнения, о котором теперь идет дело, и хотят притти к некоторому решению». Но в высших церковных кругах правильно усмотрели в защищаемой Галилеем астрономической системе наступление нового, противорелигиозного мировоззрения и готовились нанести этому учению решительный удар.