Учение древней Церкви о собственности и милостыне - [99]

Ведь ты ученик Того, Кто желал спасения рас­пявшим Его, Кто даже на кресте говорил: «Отче, отпусти им, не видят бо, что творят»... Может ли что-нибудь с этим сравниться?... Он плачет о тех, которые намереваются убить Его, беспокоится и смущается, видя преда­теля, не потому, что Сам будет распят, но потому, что тот погибнет... Твой Владыка целует, допускает прикоснуться к устам Своим того, который вскоре имел пролить честную кровь Его; а ты нищего не удостаиваешь и куска хлеба, не уважаешь закона, дарованного Христом... Потому не говори, что такой-то убил такого-то и вследствие этого я отвращаюсь его. Если кто хочет пронзить тебя мечом, погрузить руку в гортань твою, ты поцелуй эту руку, потому что Христос облобызал уста, причинившие ему смерть... А ты жестоко обходишься с нищим! Если бы он был виновен в бесчисленных преступлениях, то достаточно его бедности и голода, чтобы смягчить твою душу, если она не слишком огрубела»[880]. И св. Иоанн предусматривает и легко разбивает все те аргументы, при посредстве ко­торых людская скупость и хитрость стремились оправдать нарушение пря­мой заповеди Господа. «Подлинно безумие и явная нелепость, — говорит, например, в одной беседе святитель, — наполнять одеждами сундуки, а не обращать внимания на того, кто сотворен по образу и по подобию Божию и не имеет одежды, дрожит от холода и едва держится на ногах. Но ска­жешь: он притворяется дрожащим и немощным. И ты не боишься такими словами навлечь на себя молнию свыше? Простите, я дрожу от гнева. Ты пресыщаешься, продолжаешь упиваться до глубокой ночи, нежишься на мягких коврах и не думаешь давать отчета в таком беззаконном употре­блении даров Божиих... а от бедного, несчастного, который ничем не луч­ше мертвеца, ты требуешь строгого отчета и не боишься грозного и страш­ного суда Христова? Если он и притворяется, то притворяется по бедности и по необходимости, по причине твоего жестокосердия и бесче­ловечия, требующего такого притворства и иначе не преклоняющегося на милость. Кто, в самом деле, так несчастлив и жалок, чтобы без всякой нужды для куска хлеба принимать столь безобразный вид, терзать себя и терпеть такую муку? Итак, притворство его возвещает всем о твоем бес­человечии. Если он просит, умоляет, говорит жалостные слова, плачет, рыдает, скитается целый день и не находит необходимой пищи, то, может быть, и придумал такую хитрость, которая не столько ему, сколько тебе служит бесчестьем и обвинением. Он достоин сострадания, что дошел до такой крайности, а мы достойны тысячи казней, что принуждаем бедных прибегать к этому. Если бы мы легко склонялись на милость, то он никог­да не решился бы подвергнуться этому. Что я говорю о плоти и дрожании от холода? Скажу нечто еще более ужасное: некоторые должны были ослеплять малых детей, чтобы тронуть наше бесчувствие. Так как, скита­ясь зрячими и обнаженными, они не могли привлечь внимание жестоко­сердных ни нежностью возраста, ни несчастьем, то присоединяли к своим бедствиям еще другое плачевнейшее бедствие для утоления голода, нахо­дя более легким лишиться общего света и дарованных всем лучей солнеч­ных, нежели беспрестанно бороться с голодом и подвергнуться самой жалкой смерти. Вы не привыкли сострадать бедности, а забавляетесь несчастьем; потому они и удовлетворяют вашему ненасытному желанию, возжигая и в себе, и в вас пламень, лютейший геенны. А чтобы вы убеди­лись, что все это и подобное тому происходит именно по этой причине, я представлю вам несомненное доказательство, которому никто противо­речить не может. Есть бедные, легкомысленные и малодушные, которые не могут переносить голода и готовы переносить все другое, кроме этого. Они, неоднократно приступая к вам с жалким видом и жалостными сло­вами, но не получив никакой помощи, наконец, оставляют просьбы и при­бегают к хитростям не хуже кудесников: одни жуют кожу изношенной обуви, другие вбивают в голову острые гвозди, иные ложатся на замер­зшую от холода воду голым желудком, а иные подвергают себя еще более нелепым мучениям, чтобы представить жалкое зрелище. Между тем, как это делается, ты стоишь и смеешься, удивляясь и утешаясь бедствиями других, подвергающих посрамлению общую нашу природу. Что хуже это­го может сделать и человеконенавистный диавол? А чтобы он усерднее делал это, ты с великой щедростью даешь деньги. Кто просит, призывает Бога и приступает к тебе кротко, того ты не удостаиваешь ни ответа, ни взгляда, и если он часто докучает тебе, говоришь о нем такие невыноси­мые слова: ему ли жить, ему ли дышать, ему ли смотреть на солнце? А к тем, напротив, ты благосклонен и щедр, так что сам ты делаешься винов­ником смешного и сатанинского их безобразия. Когда Бог говорит: «дай милостыню, а Я дам тебе Царство Небесное», — ты не слушаешь; когда же диавол показывает голову, израненную гвоздями, ты вдруг делаешься щедрым; более действует на тебя ухищрение злого демона, причиняющее столько вреда, нежели обетование Божие, подающее множество благ. Надлежало бы давать золото, чтобы этого не было, чтобы не видеть этого, надлежало бы делать и выносить все, чтобы искоренить это великое без­умие; а вы, напротив, всячески стараетесь и заботитесь о том, чтобы это было, чтобы посмотреть на это. И ты, скажи мне, еще спрашиваешь, для чего геенна? Ведь каких наказаний не достойны те, которые устраивают это жестокое и бесчеловечное зрелище и смеются над теми, о которых надлежало бы плакать и им, и вам самим, особенно же вам, принуждаю­щим их к таким безобразным действиям? Но, скажешь, я не принуждаю их. Как же не принуждаешь, скажи мне, когда не хочешь даже слушать кротких, плачущих и призывающих Бога, а тем щедро подаешь серебро и приглашаешь других подивиться им? Но, скажешь, мы отходим, пожа­лев их. Но не ты ли требуешь того? Нет, человек, это не жалость, когда ты заставляешь их за несколько оболов терпеть такое мучение, когда по­велеваешь им для получения необходимой пищи терзать себя и раздирать на голове кожу на многие части жалким и плачевным образом»