Ученица. Предать, чтобы обрести себя - [62]

Летом в театре Ворм-Крик шел новый спектакль, и мы с Шоном купили билеты. Там же был Чарльз – он сидел в нескольких рядах перед нами. В антракте, когда Шон отошел поболтать с какой-то девушкой, Чарльз подошел ко мне. Впервые в жизни я не стала стесняться. Вспомнила Шэннон: как она общалась с людьми в церкви, дружески и весело, со смехом и улыбками. «Просто стань Шэннон», – сказала я себе. И целых пять минут была ею.

Чарльз смотрел на меня по-другому, именно так всегда мужчины смотрели на Шэннон. Он спросил, не хочу ли я сходить в кино в субботу. Фильм, который он предложил, был вульгарным, светским. Я никогда в жизни не стала бы смотреть ничего подобного. Но я была Шэннон, поэтому согласилась.

В субботу вечером я продолжала быть Шэннон. Фильм был ужасным, хуже, чем я ожидала, только для язычников. Но мне было трудно видеть в Чарльзе язычника. Он был просто Чарльзом. Мне хотелось сказать ему, что это аморальный фильм, что ему не следует такое смотреть, но я же была Шэннон, поэтому ничего не сказала, а лишь улыбнулась, когда он спросил, не хочу ли я мороженого.

Когда я вернулась домой, не спал только Шон. Входя в дом, я улыбалась. Шон пошутил, что у меня появился бойфренд, и это действительно была шутка – он хотел меня насмешить. Шон сказал, что у Чарльза хороший вкус, что я – самая достойная девушка в мире, а потом ушел спать.

В комнате я долго смотрела на свое отражение в зеркале. Впервые в жизни заметила, что мои мужские джинсы не похожи на те, которые носили другие девушки. А потом поняла, что рубашка мне велика, что она делает меня неуклюжей и толстой.

Чарльз позвонил через несколько дней. Я целый день работала на свалке. От меня пахло растворителем для краски, я вся была покрыта серой пылью, но Чарльз об этом не знал. Мы болтали два часа. Он позвонил на следующий день, и еще, и еще. И он сказал, что в пятницу нам стоит пойти поесть бургеров.

В четверг после работы на свалке я проехала сорок миль до ближайшего Walmart и купила себе женские джинсы и две рубашки, обе голубые. Переодевшись, я себя не узнала. Стала стройной, настоящей девушкой. Конечно, я сразу же сняла эту аморальную, нескромную одежду. На самом деле ничего аморального в ней не было, но я знала, почему захотела ее купить – чтобы заметили мое тело. И само это желание было нескромным, даже если одежда такой не была.

На следующий день, когда работа была закончена, я бросилась домой. В душе я изо всех сил соскребала с себя въевшуюся грязь. Потом разложила на кровати новую одежду и уставилась на нее. Через несколько минут я оделась – и собственный вид снова меня поразил. Переодеваться времени не было, поэтому я просто накинула жакет, хотя вечер был очень теплым. Я сама не понимала, зачем это сделала. Весь вечер я не вспоминала про Шэннон, просто разговаривала и смеялась, никем не притворяясь.

На следующей неделе мы встречались с Чарльзом каждый вечер. Мы гуляли по паркам, ели мороженое, заходили в бургерные и перекусывали на заправках. Я привела его в магазин, где работала. Мне там нравилось, а кроме того, помощница менеджера всегда отдавала мне непроданные пончики из пекарни. Мы болтали о музыке – о группах, названий которых я никогда не слышала, о том, что Чарльз хочет стать музыкантом и путешествовать по миру. Мы никогда не говорили о нас – друзья ли мы или кто-то еще. Мне хотелось, чтобы он заговорил об этом, но Чарльз молчал. Мне хотелось, чтобы он дал мне понять это другим способом – взял меня за руку или обнял за плечи. Но и этого он тоже не делал.

В пятницу мы гуляли особенно долго. Когда я вернулась, дома было темно. Мамин компьютер работал, заставка освещала комнату зеленоватым светом. Я села к компьютеру и механически открыла сайт университета Бригама Янга. Оценки выставили. Я прошла на следующий курс. Не просто прошла – я получила высшие оценки по всем предметам, кроме западного искусства. Я могла получить половинную стипендию. Могла вернуться!

На следующий день мы с Чарльзом гуляли в парке, потом отправились качаться на качелях. Я рассказала ему о стипендии, мне хотелось похвастаться, но неожиданно наружу вышли все мои страхи. Сказала, что не должна была учиться в колледже, ведь сначала нужно было окончить школу. Или хотя бы немного в ней поучиться.

Чарльз слушал меня молча. Он молчал довольно долго, а потом спросил:

– Ты злишься, что родители не отдали тебя в школу?

– Это мое преимущество! – чуть не закричала я.

Это была инстинктивная реакция. Словно привязчивая песня: услышав одну строчку, я не могла удержаться, чтобы не произнести следующую. Чарльз скептически посмотрел на меня, словно просил вспомнить о том, что я говорила минуту назад.

– А я злюсь, – сказал он. – Даже если ты их простила.

Я ничего не ответила. Никто и никогда не критиковал моего отца, кроме Шона. Я не могла поверить собственным ушам. Хотела рассказать Чарльзу про иллюминатов, но это были слова отца, в моих устах они стали бы неловкими, заученными. Мне было стыдно, что не смогла прочувствовать их всей душой. Тогда я верила – и какая-то часть моей души всегда будет верить, что слова отца должны быть моими собственными.