Ученица. Предать, чтобы обрести себя - [35]

Наступило 1 января – самый обычный день, и это подкосило отца. Никогда больше он не говорил о конце времен.

Три утра. Мы только что переехали из южной Юты в северную. Погода резко меняется, из сухого холода пустыни мы попадаем в мороз альпийской зимы. Дорога покрывается льдом. На лобовом стекле оседают снежинки, словно крохотные комарики. Сначала их немного, потом становится больше – дорогу уже не видно. Мы едем в самое сердце бури. Микроавтобус виляет на скользкой дороге. Поднимается сильный ветер. Почти ничего не видно. Ричард останавливается. Он говорит, что дальше ехать нельзя.

За руль садится отец. Ричард пересаживается на пассажирское сиденье, а мама перебирается на матрас к нам с Одри. Отец выезжает на трассу и прибавляет скорость. Словно стараясь что-то доказать, он едет вдвое быстрее, чем Ричард.

– Не стоит ли ехать помедленнее? – спрашивает мама.

Отец усмехается:

– Я еду не быстрее, чем летают ангелы.

Он все еще прибавляет скорость. Пятьдесят миль в час. Шестьдесят.

Ричард очень напряжен. Он вцепился в подлокотник. Каждый раз, когда машину заносит на льду, костяшки его пальцев белеют. Мама лежит на боку, лицом ко мне. Каждый раз, когда машина виляет, она ахает и задерживает дыхание, пока отец не возвращается на свою полосу. Я тоже напряжена. Мне кажется, мы вот-вот разобьемся. Мы готовы ко всему. И когда машина наконец съезжает с дороги, мы испытываем нечто вроде облегчения.

Я очнулась в темноте. Что-то холодное текло по спине. Мы в озере! Что-то тяжелое придавило меня. Матрас. Я попыталась сбросить его, но не смогла. Упираясь руками и коленями, я поползла на четвереньках по потолку микроавтобуса. Мы перевернулись. Я подползла к разбитому окну. Оно было забито снегом. Только тогда я поняла – мы в поле, а не в озере. Я вылезла через окно и поднялась, пошатываясь. Удерживать равновесие было очень трудно. Я осмотрелась, но никого не увидела. Машина была пуста. Моей семьи не было.

Я два раза обошла разбитую машину, прежде чем заметила сгорбленный силуэт отца на пригорке неподалеку. Я крикнула ему, он крикнул остальным – они брели по полю. Отец пошел ко мне сквозь пургу. Когда он оказался в свете разбитых фар, я увидела на его руке длинную рану. Кровь капала на снег.

Потом мне сказали, что я несколько минут была без сознания. Меня придавил матрас. Меня звали, но я не отвечала, и они решили, что меня выбросило из машины через разбитое окно. И все пошли меня искать.

Мы стояли у разбитой машины и дрожали – то ли от холода, то ли от шока. На отца мы не смотрели, нам не хотелось его ругать.

Приехала полиция, потом «скорая помощь». Не знаю, кто их вызвал. Я никому не сказала, что теряла сознание, – боялась, что меня заберут в больницу. Я просто сидела в полицейской машине рядом с Ричардом, завернувшись в отражательное одеяло, точно такое же лежало в моем вещмешке на случай бегства. Мы слушали радио, а полицейские расспрашивали отца, почему машина не застрахована и почему он снял сиденья и ремни безопасности.

Мы были далеко от Оленьего пика, поэтому полицейские отвезли нас в ближайший участок. Отец позвонил Тони, но тот был на работе. Тогда он позвонил Шону. Тот не ответил. Позже мы узнали, что в ту ночь он оказался в тюрьме из-за какой-то потасовки.

Дозвониться сыновьям не удалось. Отец набрал номер Роба и Дайаны Харди. Мама принимала пятерых из восьми их детей. Роб приехал через несколько часов, страшно ругаясь.

– Слушайте, – сказал он, – разве однажды вы уже чуть не убились? Зачем вы снова поехали ночью?!

Через несколько дней после аварии у меня онемела шея.

Как-то утром я проснулась и не смогла повернуть голову. Шея не болела (по крайней мере, сначала), но, как бы я ни старалась повернуть голову, она не двигалась ни на дюйм. Паралич распространился ниже. Мне казалось, что в спину мне воткнули железный штырь – от копчика до макушки. Когда я не смогла наклониться ни вперед, ни в сторону, пришла боль. У меня постоянно мучительно болела голова. Я не могла стоять без опоры.

Мама вызвала энергетического целителя, Рози. Я лежала уже две недели, и тут появилась она, вся искривленная и скорченная. Мне казалось, что я смотрю на нее сквозь воду. Голос у Рози был высокий и веселый. Она сказала, чтобы я представила себя здоровой, окруженной белым пузырем. Внутри пузыря я могла поместить все, что мне нравилось, все цвета, которые вселяли в меня чувство покоя. Я представила этот пузырь и себя в его центре – я могла стоять и бегать. За мной был мормонский храм, а рядом бегал Камикадзе, старый козел Люка, который давно умер. Все было залито зеленым светом.

– Каждый день по несколько часов представляй себе этот пузырь, – сказала Рози, – и ты поправишься.

Она похлопала меня по руке, и я услышала, как за ней закрылась дверь.

Я представляла себе этот пузырь постоянно: утром, днем и вечером, но шея моя не двигалась. Примерно за месяц я привыкла к головной боли. Я научилась вставать, потом ходить. Стоять вертикально я могла лишь с открытыми глазами. Стоило мне закрыть их хоть на мгновение, мир начинал вращаться, и я падала. Я вернулась на работу к Рэнди, иногда помогала отцу на свалке. И каждую ночь я засыпала, представляя себе зеленый пузырь.