Ученица - [74]
— Даже несмотря на то, что осталось всего ничего до конца учебного года, вам придется написать заявление по собственному желанию. Эта шумиха… И среди родителей слухи пошли. Все из-за вызовов, допросов. Рад бы вас оставить, да не могу.
Историк спокойно изучал директора, потом протер глаза двумя пальцами.
— Я понимаю. Думаю, найдете замену.
Тут резко зазвонил телефон. Директор глянул на него так, как будто понятия не имел, что это такое. Потом моргнул и снял трубку. Лицо его совсем немного просветлело:
— Да-да, конечно! Помним, ждем. И все-таки, я попытаюсь сделать вам предложение, от которого вы не сможете отказаться, — он неестественно широко улыбался, потом улыбка потухла. — Но все-таки, я изложу вам обстановку, и быть может, вы перемените решение. У нас тут столько всего случилось, милочка. А-а… Наслышаны? Прекрасно. Ладненько, ждем вас сегодня.
Сергей Львович положил трубку и глянул на преподавателя, а тот пожал плечами. Что-то неясное было в жесте, только директор слишком уж утомился, чтоб обратить внимание на такую мелочь. Прямо за глазом просыпалась уже привычная пульсирующая боль. Иногда он засыпал пораньше, надеясь от нее избавиться, но и проснувшись поутру, все равно ощущал ее. Думал, что если не пройдет до лета, надо обязательно показаться врачу, а то вдруг опухоль.
— Ваша предшественница, так сказать. Документы не забрала, когда увольнялась, да и рекомендация ей потребовалась. Отдохнула девушка, и собирается в следующем году возобновить карьеру, как она объяснила. Сегодня подъехать хочет, может, пересечетесь с ней, обменяетесь опытом.
— Может быть.
— У вас царапина на шее, — сказал вдруг директор. Преподаватель вздрогнул и провел по шее ладонью, будто бы смахнуть хотел тонкую линию подсохшей корочки. Потом смущенно улыбнулся и сказал:
— На даче ветку пилил, яблоня исцарапала.
— А вы дачник? — удивленно спросил директор. — Никогда бы не подумал. Да и разве сейчас наступило время, чтоб подпиливать? Погода не весенняя совсем, несмотря на календарь.
— Нет, у меня ветка желоб весь погнула, водосток. Осенью поленился заняться, так вот сейчас вроде как… развеялся. Приехал, что-то поделал — на душе стало легче. Больше некому за участком следить.
На лбу историка выступил пот. Сергей Львович встал из-за стола и открыл окно в режим проветривания.
— Ладно… Доработайте уже сегодня, чего, зря ездили… Попрощайтесь с ребятами и коллективом, если есть желание. Очень жаль, что все так сложилось. Но, думаю, вы не особо расстроились из-за увольнения.
— Да нет, — ответил Андрей Викторович, смахивая капли пота и вытирая ладонь о джинсы. — Работа она и есть работа. Если не приносит удовольствия, то хотя бы деньги дает. Ну, ничего страшного, будем думать, как жить дальше, — он улыбнулся и встал. — Ну, всего доброго, спасибо за… отношение. Ваше доверие много для меня значило.
Директор кивнул, они обменялись рукопожатиями, и опять какие-то смутные догадки промелькнули в голове Сергея Львовича, когда он увидел царапину поближе. Догадки такого рода, что преподаватель кривит душой — какая там дача! Ну, он взрослый человек, и если и отдыхал с какой-нибудь горячей дамочкой и она распустила коготки в порыве страсти, то чего тут такого?
Эх, теперь опять искать кого-то, ломать голову, а боль и без того все сильнее пульсирует.
Когда дверь за историком закрылась, Сергей Львович опустился в мягкое кожаное кресло и пробормотал:
— Самому уволиться, что ли…
Единственный из учителей, кто не начинал урок с лекции, на отвлеченные темы, или с обсуждения случившегося, была Дина Алексеевна. А кто же еще? Она продолжала рассказывать про дроби, уравнения и многочлены (а Вол иногда по-прежнему выкрикивал «члены!»). Она так же воняла своим старушечьим запахом, так же ходила в брюках с пятнами мела, так же потряхивала рыжевато-седыми волосами и так же тянула скрипучим голосом:
— Вы выпускноо-ой клаа-ас… На носу ГИ-ИИ-АА-АА, и ничто не должно отвлекать вас от подготовки. Вам получать аттестаты, поступать учиться дальше. От этого зависит ваше будущее. Вол! Сядь уже ровно хотя бы на минуточку, а?
— А вы слышали, что произошло, Дина Алексеевна? — спросил Вол.
— Послушай, что бы не произошло, оно должно оставаться там! — она махнула морщинистой рукой на окно. — За пределами школы можете обсуждать что угодно, и на переменках можете обсуждать. Но на уроках будьте добры, занимайтесь делом. Особенно на алгебре. Я понятно объяснила?
Вол покачал головой, ухмыляясь.
Плотников и Андраник, в отсутствии Шули притихли, а если что-то и исполняли, то по большей части безобидное. Но Турка знал, что так будет недолго — неделя пройдет, другая и все вернется на круги своя. Их мыслительные процессы были в чем-то схожи с процессами Дины Алексеевны.
Но настоящий фурор произвел другой человек, всем хорошо знакомый. Сначала возле школы появилась красное «Пежо», потом из него вынырнула девушка на каблуках, с черными волосами, собранными в объемный хвост. Скромная одежда — джинсы, курточка, легкий макияж. От нее веяло чем-то эдаким, и когда она миновала вахтерский пост с грозной бабой Лелей и появилась в коридорах, многие пацаны (да и девчонки тоже) таращили на нее глаза.
Всего за неделю ОНИ истребили наиболее слабых, а спустя месяц планета явила новый облик. Герои спасают друг друга, пытаясь найти ответ: это конец? А если нет, то что будет дальше? .
Любовь и ненависть, дружба и предательство, боль и ярость – сквозь призму взгляда Артура Давыдова, ученика 9-го «А» трудной 75-й школы. Все ли смогут пройти ужасы взросления? Сколько продержится новая училка?
Памяти Горчева. Оффлайн-копия ЖЖ dimkin.livejournal.com, 2001-2004 [16+].
«…Любое человеческое деяние можно разложить в вектор поступков и мотивов. Два фунта невежества, полмили честолюбия, побольше жадности… помножить на матрицу — давало, скажем, потерю овцы, неуважение отца и неурожайный год. В общем, от умножения поступков на матрицу получался вектор награды, или, чаще, наказания».
«Варшава, Элохим!» – художественное исследование, в котором автор обращается к историческому ландшафту Второй мировой войны, чтобы разобраться в типологии и формах фанатичной ненависти, в археологии зла, а также в природе простой человеческой веры и любви. Роман о сопротивлении смерти и ее преодолении. Элохим – библейское нарицательное имя Всевышнего. Последними словами Христа на кресте были: «Элахи, Элахи, лама шабактани!» («Боже Мой, Боже Мой, для чего Ты Меня оставил!»).
В спальных районах российских городов раскинулись дворы с детскими площадками, дорожками, лавочками и парковками. Взрослые каждый день проходят здесь, спеша по своим серьезным делам. И вряд ли кто-то из них догадывается, что идут они по территории, которая кому-нибудь принадлежит. В любом дворе есть своя банда, которая этот двор держит. Нет, это не криминальные авторитеты и не скучающие по романтике 90-х обыватели. Это простые пацаны, подростки, которые постигают законы жизни. Они дружат и воюют, делят территорию и гоняют чужаков.
Детство – целый мир, который мы несем в своем сердце через всю жизнь. И в который никогда не сможем вернуться. Там, в волшебной вселенной Детства, небо и трава были совсем другого цвета. Там мама была такой молодой и счастливой, а бабушка пекла ароматные пироги и рассказывала удивительные сказки. Там каждая радость и каждая печаль были раз и навсегда, потому что – впервые. И глаза были широко открыты каждую секунду, с восторгом глядели вокруг. И душа была открыта нараспашку, и каждый новый знакомый – сразу друг.
После развода родителей Лиззи, ее старшая сестра, младший брат и лабрадор Дебби вынуждены были перебраться из роскошного лондонского особняка в кривенький деревенский домик. Вокруг луга, просторы и красота, вот только соседи мрачно косятся, еду никто не готовит, стиральная машина взбунтовалась, а мама без продыху пишет пьесы. Лиззи и ее сестра, обеспокоенные, что рано или поздно их определят в детский дом, а маму оставят наедине с ее пьесами, решают взять заботу о будущем на себя. И прежде всего нужно определиться с «человеком у руля», а попросту с мужчиной в доме.