Учебник ему не нужен - [3]

Ефим вспоминал, как, став постарше, он с братом построил шалаш, в котором места хватило только маленькой печурке, как стрелял из рогатки в тетку и попал ей в нос алюминиевой пулей, отчего та уронила тазик в реку. Слезы душили Ефима, воспоминания смешивались, вызывая странные иллюзии.

Глупая вышитая надпись на фуфайке, красные буквы АС/ДС, глупая Вика из Прибалтики, бессердечная Вика, таранившая его велосипед своей раздолбанной "Камой", но не потому, что вредная, а потому как влюбилась. И он влюбился, да не понял, испугался, начал читать книги и философствовать, оправдывая скучную жизнь умными словами. Hо, это было много позже.

- Больной какой-то, Ефим этот, - сказала бабушка.

Hо на реплику никто не обратил внимания, а Серега, облизнув пересохшие губы, продолжил:

- Одно из самых сильных мест в этой рукописи, это воспоминания о том, как Ефим гостил у тетки в Репино, когда враги были все в противогазах, и на черных дребезжащих велосипедах гонялись за ним все лето.

Ефим боялся этих врагов и сидел дома, смотря, как за мутной слюдой горит в керогазе огонь, слушая, как гукает в центре большой кровати маленький двоюродный брат, как он машет рукой с зажатой погремушкой, и называет Ефима страшной "Кагой".

"Кага, кага" - стучало в ушах Ефима, - "Кага, кага."

И Ефим понял, скорчившись в лодке, обнимая воняющую мокрой шерстью собаку, что пришла им большая трансцендентальная "Кага".

- Какая? - удивилась бабушка.

- Огромная, - уточнил Серега.

- Ты не останавливайся, - попросила Валя.

- Потом, правда, немного отхлынуло... Ефим вспомнил, что враги были не такие уж и грозные, что главарь, в последний перед отъездом день, пришел к Ефиму без противогаза и, улыбаясь, подарил отличный, стальной магнит, но это его не успокоило. Финал должен быть такой же, как и сама история. А если в конце сверкнет лучик надежды - становится и вовсе горько. Ефим расстроился окончательно, намочил собачий нос соплями, та лизала его, дрожащая, опившаяся воды, поскуливая.

Мы изумленно смотрели на Серегу. Вдохновение сияло в... да, да! В сумасшедших глазах. Пальцы растопырены в странные фигуры, локоть неестественно выгнут, а левое ухо торчит из-под берета, да и светит чудовищно, рубиново красным!

- Я думаю, - крикнул Серега, - что в рукописи так много уделено места воспоминаниям - не случайно. А еще Ефим размышлял о том, что прошлое похоже на стельки.

Бабушка крякнула.

- Hа стельки? - переспросил я.

- Да, на отсыревшие стельки воспоминаний. Мол, Ефим понял, что такое "прошедшее время". Вроде как сырая земля под ногами, или, в данном случае, вода, когда он продирается через вечные папоротники, вечные паутины или, что не важно, через водоросли своих прожитых лет. А еще, я вспомнил, на счет стелек, там было написано, что по прошлому нельзя бегать босиком, поэтому... Поэтому...

Серега опять изумленно посмотрел на нас.

- Поэтому... нужны резиновые сапоги, куда и следует положить эти самые стельки. Мол, они не позволят обмануть самого себя.

Серега выпил самогон, вытер губы и... опять чихнул.

- Вот и все.

Мы помолчали.

- Дурацкая история, - сказала Валя. - И Ефим этот. И писатель он... хреновый.

- Кто? - спросил Серега, странно посмотрев на Валю.

- Да тот, кто рукопись эту написал! Шариковой ручкой!

- Антонида писала, - сказала бабушка, - карасей поест и пишет, пишет. Письма писала, в Калугу, а может и книгу какую...

- Да я это придумал. В том доме, кроме учебников, ничего не было. А балка... Балка была.

Серега потрогал голову и вздохнул.

- Ой. Правда, что ли? - испугалась Валя.

- Угу.

Мы тягостно замолчали, а магнитофон вспыхнул кpасной шкалой, внутpи что-то заныло, затаpахтело, а потом с хpипом издохло. Батаpейки, наконец, кончились.

- Я теперь писателем буду, - прошептал Серега и мечтательно посмотрел на мерцающие звезды.

Конец

27-28 Jul 2001