Учебка - [44]

– Так это же здорово!

– Лучше, чем тот вариант, это уж точно. – Девушка прищурила глаз. – Только вот подсчитать бы, когда он при такой скорости к нам выпрыгнет. С учетом, что скакать ему в той аномалии аршина четыре.

– Я хорошо считаю в уме, – скромно потупился Плюх. – Только ты мне скажи, сколько это – вершок и аршин в метрической системе?

– А я знаю? Ну, спросил. Я в Романове-на-Мурмане родилась, а не во Франкфурте-на-Майне каком-нибудь. И потом, для какой нужды тебе метры понадобились?

– Чтобы считать… Я привык. У нас метры.

– На кой тебе считать метры, ежели узнать требуется время, за которое Блямс аршины ли, метры ли, жареные ли гвозди проскачет? Или я чего-то не понимаю?

– Это я чего-то не понимаю, – замотал головой разведчик, которому стало невыносимо стыдно. «Это же надо так лопухнуться! Нет, дома непременно нужно подавать рапорт. Пусть списывают к чертям тупого идиота!» А Забияке сказал: – Мне все равно кое-что нужно знать… Сколько в аршине вершков?

– Шестнадцать. И что, вот так, без вычислителя, без бумажки даже сможешь?

– Сейчас… – кивнул Плюх. И сосредоточившись на арифметике, вскоре спросил: – Результат в минутах или в часах?

– В минутах, конечно.

– Тогда, если ты три минуты смотрела, то триста восемьдесят четыре. А если четыре, то пятьсот двенадцать.

– Сколько?! – ахнула сталкерша. – А в часах ежели?.. Постой… Там шесть, а тут…

– В первом случае шесть двадцать четыре, во втором – восемь тридцать две.

– Обалдеть!.. А ежели не четыре аршина осталось, а три? Нет, пусть два!.. И смотрела я ежели три минуты?

– Сто девяносто две минуты, – быстро ответил косморазведчик, едва сдерживаясь, чтобы не рассмеяться. «Девчонка, какая она все же девчонка! Как можно на нее обижаться?» – Или…

– Молчи! – вскинула руку Илона. Пошевелила губами, бровями, закатила глаза и торжественно объявила: – Три часа двенадцать минут! Годится.

Егор все-таки рассмеялся.

– Смешного тут даже на вершок не наберется, – фыркнула Забияка. – Три часа, ну-ка, бездельничать! Впрочем, коли уж так, можно и воспользоваться – поспать. Кто первый?

– Ты предложила, ты и начинай, – улыбнулся разведчик.

– И вот что смешного опять?

– Ты смешная. – Сказал, и поспешно добавил: – И самая лучшая. Ты лучше всех, правда!

– Знаешь, когда говорят «ты лучше всех»? – очень по-доброму улыбнулась вдруг девушка.

– Когда тот, кому это говорят, лучше всех, – подмигнул Плюх.

– Не хитри, Егорушка. Так говорят, когда по какой-то причине не могут иное произнести.

– И какое же это иное?

– Я люблю тебя, – тихо сказала Илона и потянулась к нему.

Егор, задохнувшись от счастья, обнял ее и выдохнул:

– Да-да, люблю тебя, люблю…

А потом их губы встретились… Но счастье длилось недолго, хоть и было для него всеобъемлющим и прекрасным. Таким счастливым он не чувствовал себя очень давно.

– Отставить, – быстро отпрянула сталкерша и, покосившись на Блямса, залилась краской.

– Он не видит, – пробормотал Плюх. – Для него мы размытые пятна. Если не замрем.

– Вот я и замру теперь, а ты по сторонам зорче смотри да винтовку держи наготове. Чай, мы не в парке на лавочке. Забылись, негоже это.

И она, свернувшись на травке калачиком, сунула под щеку ладони. А разведчик, вздохнув, стал смотреть по сторонам. Не забывая поглядывать и на Илону.

Он не мог знать, что их ждет впереди, не знал в принципе, долго ли им осталось жить. В одном он был теперь уверен точно: до конца своей жизни, сколь бы та ни была коротка или длинна, он будет любить эту женщину. Без нее он своего существования больше не мог представить.

А за Блямса он теперь не волновался. Посидел минуты две-три, уставившись на одну из лап друга, и заметил, что она пусть и очень медленно, но движется. Очень захотелось подойти ближе, чтобы узнать, где же кончается область действия аномалии, но он понятия не имел, как сможет это выяснить, не очутившись в ловушке сам. А «зависнуть» самому значило оставить без защиты спящую Илону. Нет уж, лучше обойтись без экспериментов. И косморазведчик стал прохаживаться взад-вперед, внимательно озираясь по сторонам. И когда в очередной раз проходил возле девушки, в него вдруг ударило что-то большое. Положить на спусковой крючок палец он успел, а нажать – уже нет. Сознание выключилось.

– …лышишь?.. Егор, ты слышишь меня?.. Блямс-блямс-блямс!.. – доносилось, будто сквозь вату.

– Что теперь делать?..

– Блямс-блямс!

– Да я уже дала ему это понюхать. И пить давала, вон, все мимо пролилось. А если он умрет?..

– Блямс.

– Ага, тебе легко говорить. Откуда ты знаешь? А я без него не смогу-уу…

«Что это? – забрезжила мысль. – Кто это плачет? Голос Илоны… Да нет, чего ей плакать?.. И без кого она не может? Без Блямса?.. А с кем она разговаривает, разве не с ним? Стоп… Как она может разговаривать с Блямсом, если переводчик у меня? Ёхи-блохи, но если переводчик у меня, почему тогда сам я слышу только блямканье?»

Плюх открыл глаза. Возле него с полукольцом переводчика на голове сидела Забияка. Рядом подпрыгивал «богомол». Глаза у подруги были красными и мокрыми.

– Что случилось? – спросил разведчик и удивился, какой тихий у него голос. А еще у него, оказывается, сильно болела голова.