Участница свадьбы - [41]

Но иногда договориться им не удавалось, и тогда они одновременно запевали три разные песни, пока наконец их мелодии не сливались в одну и они не запевали совершенно новую песню, которую сочиняли втроем. Джон Генри пел высоким заунывным голосом, и как бы он ни называл свою песню, она никогда не менялась — одна высокая дрожащая нота, как музыкальный потолок, перекрывала всю песню. Голос Беренис звучал печально, низко и отчетливо, каблуком она отстукивала такт. Прежняя Фрэнки пела то низко, то высоко, где-то между Джоном Генри и Беренис, так что их три голоса сливались и звучали, как один.

Они часто пели так, сидя на кухне, и в августовских сумерках их песня звучала нежно и загадочно. Но плакать им еще никогда не случалось. И хотя у каждого из троих была своя причина плакать, они заплакали одновременно, как будто заранее договорились об этом.

Джон Генри плакал потому, что он ревновал, хотя потом и пытался утверждать, будто испугался мыши за стеной. Беренис плакала из-за разговора о цветных, а может быть, из-за Луди, а может быть, кости Ф. Джэсмин были действительно острыми. Ф. Джэсмин сама не знала, почему плачет, но позже ссылалась на свою короткую стрижку и заскорузлые локти. Так они плакали, сидя в темноте, целую минуту и остановились так же неожиданно, как и начали. Непонятный звук испугал мышь, и она затихла.

— А ну-ка, слезайте, — распорядилась Беренис.

Они слезли и встали вокруг кухонного стола.

Ф. Джэсмин зажгла свет. Беренис почесала голову и шмыгнула носом.

— Что-то мы совсем раскисли! И с чего это на нас вдруг накатило?

После темноты свет казался непривычно резким. Ф. Джэсмин открыла кран и подставила голову под струю воды, Беренис вытерла лицо полотенцем и, посмотрев на себя в зеркало, пригладила косички. Джон Генри в розовой шляпе с пером и в туфлях на высоких каблуках походил на старушку-карлицу. Стены кухни были нелепо и ярко разрисованы. Они смотрели друг на друга моргая, как будто увидели незнакомых людей или привидения. Потом открылась входная дверь, и Ф. Джэсмин услышала, что в прихожую медленной усталой походкой вошел ее отец. За окном уже кружились бабочки, хлопая крыльями по стеклу, и последний день на кухне наконец завершился.

3

Вечером Ф. Джэсмин прошла мимо тюрьмы. Она направлялась в Шугарвилл погадать о своей судьбе, и хотя тюрьма стояла в стороне от ее дороги, она сделала крюк, чтобы взглянуть на тюрьму в последний раз перед тем, как навсегда уехать из города. Всю весну и лето ее преследовали страшные мысли об этой тюрьме — старом трехэтажном кирпичном здании, окруженном забором с колючей проволокой наверху. Там сидели воры, грабители и убийцы. Преступники были заперты в камерах с зарешеченными окнами, и, сколько бы они ни стучали в каменные стены и ни дергали железную решетку, вырваться наружу они не могли. Одевали преступников в полосатую тюремную одежду, они ели холодный горох с запеченными в нем тараканами и черствый кукурузный хлеб.

Ф. Джэсмин знала нескольких людей, которые попали в тюрьму. Все они были цветными — паренек по имени Кейп и один приятель Беренис, которого его белая хозяйка обвинила в том, что он украл у нее свитер и пару туфель. Когда вас забирают в тюрьму, к вашему дому с ревом подкатывает полицейская машина, в дверь врывается толпа полицейских и волочит вас в тюрьму. После того как прежняя Фрэнки стащила в магазине Сирса и Роубака нож с тремя лезвиями, тюрьма притягивала ее к себе. И весной перед сумерками она часто приходила к тюрьме, останавливалась на другой стороне улицы, которую называли тропой тюремных вдов, и подолгу смотрела на это кирпичное здание. Нередко за решетки цеплялись преступники. Ей казалось, что их глаза, как удлиненные глаза уродов на ярмарке, как будто говорят: «Мы знаем тебя». Иногда днем по субботам из большой камеры, которую называли «бычий загон», доносились крики, пение и вопли. В этот вечер в тюрьме стояла тишина, но в одной освещенной камере был виден преступник — вернее, очертания его головы и два кулака на решетке. Здание тюрьмы было окутано мраком, хотя во дворе и в некоторых камерах горел свет.

— За что вас заперли там? — крикнул Джон Генри. Он стоял в нескольких шагах от Ф. Джэсмин, одетый в палевое платье: она еще раньше отдала ему всю свою одежду. Она не хотела брать Джона Генри с собой, но он долго ее упрашивал, а потом все равно пошел за ней следом. Когда преступник ничего не ответил, он опять крикнул тонким звонким голосом:

— Вас повесят?

— Замолчи! — приказала Ф. Джэсмин. В этот вечер тюрьма ее не пугала. Ведь завтра она будет далеко. И, напоследок еще раз посмотрев на тюрьму, Ф. Джэсмин пошла дальше. — А если бы ты сидел в тюрьме, тебе бы понравилось, чтобы кто-то громко расспрашивал об этом? — добавила она.

Когда Ф. Джэсмин добралась до Шугарвилла, наступил девятый час. Вечер был пыльный и сиреневый. Двери домов, в которых было полно народу, стояли открытыми, в некоторых комнатах дрожал свет керосиновых ламп, освещавший кровати и украшения на каминных полках. Голоса звучали приглушенно, издали доносились звуки джазовой мелодии, исполняемой на пианино и трубе. В проулках играли дети, оставляя завитушки следов в пыли. Люди были одеты по-праздничному. На углу она прошла мимо веселой группы темнокожих ребят и девушек в сверкающих вечерних платьях. Улица выглядела празднично, и Ф. Джэсмин вспомнила, что у нее сегодня назначена встреча в «Синей луне». Она заговаривала с людьми на улице и опять чувствовала необъяснимую связь между своими глазами и чужими. Смешиваясь с горечью пыли, в вечерний воздух вплетался запах жимолости, уборных и ужинов. Дом, в котором жила Беренис, стоял на углу Чайнаберри-стрит — маленькая лачуга в две комнаты, перед ней крохотный дворик с бордюром из осколков и бутылочных крышек. Скамейка на крыльце была уставлена горшками с темными папоротниками, от которых веяло прохладой. Дверь была приоткрыта, и Ф. Джэсмин увидела золотисто-серый дрожащий свет.