Никто не умрет. Это же Кир, это Ренат, это Полинка с Гульназкой, и остальные тоже наши. Они просто больные на фиг.
Придется лечить.
— Босенков, ты здесь останешься, — велел Сырыч.
Леха разнылся, поймал взгляд Михалыча и засопел, рассовывая спицы по рукавам. Не помешают. Здесь место не хуже других. Михалыч перевел глаза на меня и вдруг попросил:
— Наиль, ты тем более не иди.
— А можно разве? — удивился я, проверяя ножны и спицы.
— Тебе можно.
— Не, Сергей Михалыч. Мне нельзя. У меня здесь мамка с папкой и дед.
— Не здесь же, ты говорил, — протянул Михалыч, заозиравшись.
— Здесь, — повторил я и ткнул пальцем под ноги. — Вот здесь.
Я нешироко повел рукой вокруг, кивнул и завозился с ножнами. Непривычно левой рукой все делать.
— Тебе бы на выборах выступать, — сказал Михалыч с уважением.
— Я уже выбрал. Пять минут, ладно?
Я отошел в противоположный угол вестибюля, присел на топчан, понаблюдал немножко и сурово сказал:
— Диль, ну не драконь ты его, разорется же сейчас, выгонят всех.
Выгонять нас было некому, но педагогический долг сильнее здравого смысла.
— А я ей что говорю, — горячо поддержала däw äni. — Совсем не слушается, мучает животное.
— Ему нравится, — отрезала Дилька, запустила пальцы в ранец и захихикала. Кот, видимо, грыз или игрался.
На более существенную роль он, кажется, претендовать не собирался. С учетом уже сыгранных ролей это, может, и к лучшему. Пусть жрет, спит да с Дилькой играется. Не отвлекаясь ни на грядущие битвы, ни на домашних паразитов. Еще одно доказательство, кстати, того, что не так страшны паразиты, которые живут у нас в квартире. Вернемся — окончательно им хвосты закрутим.
Когда безопасно будет возвращаться. Потому что домой можно приходить, лишь когда угрозы не осталось. «Чик-чирик, я в домике» даже в детсадике не работает, а в жизни тем более, я уже убедился. Ты в домике? Зашибись, вот с домиком вместе тебя и спалим.
Когда мы заехали домой, ненадолго, за ножом и спицами, кот наотрез отказался оставаться один. Загораживал выход, орал и лез драться. Пришлось взять с собой. В автобус, тем более, в больницу черное жуткое животное никто не пустил бы. Поэтому я выпотрошил Дилькин ранец, уложил туда зайца, который тоже явно не хотел остаться один, а сверху поставил кота. Он пристально посмотрел на меня, потоптался по зайцу и рядом, попробовал повертеться, буркнул что-то и лег мордой на зайцево пузо. И с тех пор спокойно лежал, ничем себя не выдавая.
Когда däw äni с Дилькой приперлись в РКБ и скандал по этому поводу завершился моим унизительным поражением, я отвлекся на ранец, прислушался, испугался безнадежной тишины и приоткрыл крышку. Кот утомленно разжмурил один глаз и махнул на меня когтями — закрывай, типа, не видишь, спят тут.
Скандалы, кстати, надо поучиться устраивать. Я чуть ножками от злобы не затопал, когда увидел, что в РКБ входят Дилька с däw äni. Довольные такие. Сияющие. И что, помог мне праведный гнев? Ни фигашечки.
А я мужа и сына со снохой решила проведать, невозмутимо сообщила däw äni. А до приема еще полчаса. А ждать здесь велено. Вот мы здесь и подождем.
Взрослая женщина, должна понимать.
Не понимает ни фига.
Или наоборот, слишком много понимает.
И Дилька туда же.
— Наиль, улыбнись, а? — попросила она.
— Дура, что ли?
— Ну улыбнись.
— Блин. Диль, айда не сейчас.
— Ну пожалуйста.
Я вздохнул и растянул губы.
— Не так, — обиженно сказала Дилька.
— Наилёк, — встряла däw äni.
Так. Теперь проще послушаться.
Я вздохнул и улыбнулся.
— Во, däw äni, видишь какая ямочка? — восторженно зашептала Дилька.
Däw äni закивала, часто моргая.
— Всегда была, — отрезал я.
Какой-нибудь герой в игре или фильме из траблов и страшных переживаний в шрамах выходит, наполовину седым или морщинистым хотя бы. А у меня ямочка на щеке появилась. Позорище.
Я осторожно, не охая, обнял Дильку, däw äni и щелкнул пальцами по ранцу. Мои зашептали вслед. Тоже пошептать, может, подумал я, но решил — потом как-нибудь. Скоро.
Солнце садилось, но времени у нас было еще полно. Все время было нашим. Если не упустим, конечно.
Луч в дальнем углу окна на миг стал ослепительным кругом, но тут же потускнел.
Я повернулся к своим и сказал:
— Айда, пацаны.
