Убырлы - [11]

Я не знал, что это за фонтанчик. Это была не такая нечисть, как убыр — но что-то явно нечистое, без анализов понятно. Я не знал, совсем ли ушла нечисть, и если нет, посмеет ли высунуться еще. Но я твердо знал, что теперь оставить Дильку было невозможно. Не буду же я с ней постоянно в туалет и ванну ходить. И с собой тащить не могу — мне же еще с Лехой закончить надо. И с Зульфией, кстати, тоже.

Что ж у нас вечно всё по диагонали.

Ладно, будет зато повод побыстрее управиться.

Пред Дилькой я предстал уже спокойным, чистым и несгибаемым. Дилька, к счастью, ничего не услышала и не заметила — ни моих морских сражений, ни дальнейших зачисток. Сидела довольная и улыбалась — по телику мультики про Машу и медведя показывали. Пока ее брата умучивали. Чего ж не поржать-то. Ну, пусть дальше у Гуля-апы ржет.

И будет ржать, похоже. Я думал, Дильку уламывать придется, объяснять, врать чего-то. А она спросила: «А ты?», потом: «А кот?», и потом: «А когда мама и пап вернутся, ты меня заберешь?» Довольно кивнула и пошла собираться да мучить кота напоследок — ласками, инструкциями и требованием дождаться ее возвращения.

Гуля-апа тоже отреагировала как ненормальная. Я готовился сочинять всякие душераздирающие подробности, а она буквально пару вопросов про родителей задала — как состояние да где лежат. И принялась уговаривать, чтобы я тоже сюда переехал. Жестко, главное, так.

Если бы не это, я бы, наверное, согласился — хоть и знал, что ей с Ильнур-абыем и Самиркой в микродвушке и так не слишком просторно, а еще два постояльца превратят квартирку в муравейник. Здесь было тепло, уютно и пахло пирогами. Но обидно стало — что значит «Ну как ты себе представляешь — одному жить? Не выживешь же». А вот так и представляю. До сих пор выживал как-то, между прочим, чуть не сказал я вслух, но сдержался, и даже пообещал подумать над предложением. Гуля-апа внимательно на меня посмотрела, потрогала кончиком пальца подживающую ссадину на скуле и сказала:

— Пошли покормлю хоть.

А я не хотел есть, совсем. Я всё закончить поскорее хотел, а меня отвлекали. Все. Они же ничего не понимали, никто, вообще никто. Не понимали и не могли понять, что происходит, чем это страшно и как с этим бороться. Вернее, не бороться, а гасить. Быстро и напрочь.

Я поспешно попрощался и побежал. У лифта вспомнил и побежал обратно. Гуля-апа держала дверь приоткрытой и что-то вполголоса говорила Дильке. Дилька стояла в верхней одежде, стискивала Аргамака и глядела в пол, сквозь пакет со своими вещами, которые мы додумались собрать в последний момент. Я сунул голову в дверь и сказал:

— Дилька.

Она вскинула голову, просияла и побежала ко мне. То есть не побежала, а рванула с места и тут же перешла на спокойный, ленивый такой шаг. Как большая, важная и страшно занятая барышня, которой абсолютно все равно, куда срывается ее нескладный абыйка и насколько она остается в чужом доме. Молодец девка.

Я протиснулся мимо Гуля-апы, сказал «Дильк, ну пока» и неловко чмокнул сестру в макушку. Она тоже неловко облапила меня, тут же отошла и потащила с себя куртку. Гуля-апа смотрела на нас с удовольствием, а Самирка из-за угла — с нетерпением. Он Дильку обожал. Идти уже, что ли, подумал я нерешительно. Время утекало как песочек по сорванным ногтям. Дилька, не оборачиваясь, махнула мне рукой и сказала «Пока!»

Я кивнул и побежал — не к лифту, а по лестнице. Надо было торопиться.

Меня ждал Леха.

Я же не знал, что он впрямь ждет. И не один ждет. Не знал, а должен был знать, урод безмозглый.

Часть вторая Не болей

1

— Ну что, герой, готов? — спросила тетя Таня, втолкнув в палату звякающую тележку.

— Что опять-то? — проворчал я, покорно переворачиваясь на живот и чуть приспуская штаны. — Только что ведь делали.

— Это было для здоровья. А теперь для радости, — назидательно сказала санитарка, поднимая шприц, до половины наполненный жидким чаем.

— Витамины, — тоскливо протянул я, утыкаясь лицом в подушку.

— Ну да, витамины, а что здесь такого страшного? — проворковала тетя Таня, подкрадываясь.

Ага, не знает она, что витамины самые больнючие — будто не иголку, а тупую палку в тело втыкают, причем не в задницу, а в поясницу куда-то, и начинают медленно, внатяг проворачивать. Чтобы туловище с таза сбросить, как статую с постамента.

Вот я и лежал, чтобы не распасться. Мордой в подушку. Ну и еще чтобы никто не видел, что ресницы мокрыми становятся. Неудобно. Я тут самый старший. Хотя выглядел, говорят, моложе — поэтому меня сюда и привезли. В ДРКБ, детскую республиканскую клиническую больницу. Она недалеко от аэропорта, поэтому сюда везут и самых тяжелых детишек со всей республики, и левых подростков, валяющихся в зале прилета.

Аэропорт я почти и не помнил. То есть помнил, как бежал и ехал туда, и страшно боялся опоздать. А еще сильнее боялся удариться в воспоминания про поход к Лехе. Не ударился, к счастью. Но перед глазами стояла сероватая картинка, как затемненная анимированная гифка: я переступаю через три пары ног, подхожу к раковине на кухне и долго-долго мою руки и кухонный нож. Я знал, что все сделал правильно, я знал, что врачи приехали быстро, я знал, что у Лехи и его родителей все будет нормально. Но картинку с глаз согнать не мог.