Уборка в доме Набокова - [57]
Я полезла под торпеду, пытаясь отыскать ручной подсос — он иногда застревал в открытом положении. Было очень темно, освещение салона не проникало в недра под торпедой, где находилась нужная мне маленькая ручка.
— Вам помочь? — спросил чей-то голос возле самого окна.
Я вздрогнула и выпрямилась, стукнувшись головой о рулевую колонку. Столяр стоял рядом с машиной, засунув голову в открытое окно.
— Нет, — ответила я.
Матильда поставила передние лапы мне на колени. Я подумала: может, она собирается его укусить, — но она всего лишь вознамерилась обнюхать его руку.
— Вы — та дама из скобяной лавки. — Я потерла шишку на голове. — Вы пытаетесь умыкнуть мою собаку?
— Нет. — Я попробовала придумать реплику, подходящую к случаю, но от удара голова у меня поплыла.
— Что вы тут делаете?
— Машина не заводится? — это прозвучало как вопрос совершенно помимо моей воли.
Он покачал головой, явно пытаясь ее прояснить.
— Вы пьяны?
— Нет, — сказала я. — Не очень. — Сквозь тонкую атласную ткань Матильдины когти впивались мне в бедро. — Я поеду.
— А вам стоило садиться за руль? — спросил он.
Матильда, признав в нем доминантного самца, лизала ему ладонь между пальцев, явно рассчитывая подлизаться. Продажная тварь.
— Конечно! — заявила я.
— Не хотите ли зайти ко мне, я сварю вам кофе?
— Я по вечерам кофе не пью, — сообщила я.
Голова гудела. Матильда принялась облизывать ему запястье. Я уставилась на запястье. Широкое, крепкое, две мощные кости и плоскость между ними, волоски есть, но не много. Обнаружила, что гадаю — а каково оно на вкус.
— Могу я узнать ваше имя? — спросил он.
— Барб, — сказала я. — Э-э… Смит. Барб Смит.
— Пойдемте выпьем чаю, Барб Смит. — По его словам было ясно, что он догадался: имя вымышленное. — Можете взять собаку в качестве защитника.
Я подумала о том, во что одета — в пижаму, даже не в Брюки; правда, куртка очень длинная.
— Заезжайте сюда, на мою дорожку, — он указал, куда именно, — и не прикасайтесь к подсосу, а то перекачаете воздуха.
— Знаю, — рявкнула я.
По счастью, машина все-таки завелась и рывком вкатилась во двор, пыхнув на мистера Холдера черным выхлопом.
Мы прошли через «прихожую», каковая имеется почти во всех здешних домах. Она вела в пустоватую кухню — круглый стол и четыре стула. Я села, не расстегивая куртки и не выпуская Матильдиного ошейника — чтобы она не покинула меня окончательно ради нового мужчины в ее жизни. Он поставил в микроволновку чашку с водой и извлек откуда-то несколько потрепанных чайных пакетиков.
— Я, вообще-то, сам больше по кофейной части, но, может, вам тут что и глянется.
Я выбрала «Зеленый экстаз». Микроволновка пискнула, он протянул мне почти согревшуюся воду.
Пока чай заваривался, я огляделась. На стене висело четыре картинки маслом — все с парусниками. А возможно, это был один и тот же парусник. Не люблю, когда художники пишут «серии», но старалась не придираться. Дом был дивно прогрет. В углу стояла печка, какие топят древесными гранулами. Я это выяснила, потому что хозяин пустился объяснять, что эти гранулы делают из прессованных опилок, что печка замечательная, хватает на весь дом. Завел он эту тему, попытавшись забрать у меня куртку и повесить на вешалку. Я поблагодарила, но раздеваться не стала.
— А где ваша собака? — поинтересовалась я, когда он сделал паузу.
— В мастерской, — ответил он. — Сейчас приведу.
И он вышел.
Я тут же раскрыла молнию и стала обмахиваться полами куртки, пытаясь хоть немного охладиться. Посмотрела сверху вниз на саму себя в «эротической» пижаме. Самое то для выступления непрофессионалок на вечеринке «Ну-ка, парни!», в стрип-клубе Онкведо. Задняя часть у пижамы отстегивалась, честное слово.
К ней прилагался диск с инструкциями, как нужно раздеваться перед мужем, но я его так и не посмотрела.
Был час ночи — в такое время вроде бы и не стыдно надеть пижаму, но правда-то состояла в том, что я не снимала ее со вчерашнего вечера. А может, с позавчерашнего. Дом свиданий был самым подходящим местом для того, чтобы напрочь забыть про одежду. И вот теперь я сижу на кухне у незнакомого мужчины, перед самым Новым годом, именно что неодетая. Я застегнула молнию.
Он вернулся с Рексом — тот был еще здоровее Матильды. Псины возрадовались, как братишка с сестренкой после долгой разлуки, — не исключено, что они ими и были.
— Вы уверены, что не хотите снять куртку? — спросил он.
— Спасибо, мне и так хорошо.
В кухне было градусов двадцать пять, а от чая меня прошиб пот.
— Вы живете неподалеку? — поинтересовался он.
— Да.
Повисла пауза, слышно было, лишь как собаки облизывают друг дружку.
Он вытащил из буфета пачку печенья, высыпал несколько штук на тарелку. Матильда немедленно положила нос на стол, а Рекс не стал.
Грег Холдер двигался изящно, непринужденно. Явно не напрягаясь. Он был дома, в своей кухне, со своей собакой и своим печеньем, причем, разумеется, одетый, — а вот я отнюдь.
— Вы живете одна?
Он подтолкнул печенье ко мне поближе.
— Да. По большей части. Иногда.
— Так «да» или «иногда»?
— Мои дети живут у отца. Он назначен опекуном. И это его собака. Она у меня временно, пока они все во Флориде.
Я сообразила, что держу в каждой руке по печенью. Одно я отдала Матильде — та проглотила его не жуя. Потом положила морду на стол и стала постепенно подвигаться к тарелке — в надежде заглотить все печенье в один присест. Грег хлопнул ее по носу, она тут же оставила печенье в покое и легла к его ногам. Рекс положил ей на шею могучую лапу. Я наблюдала все это, зная, что они говорят на своем собачьем языке, в котором я не понимаю ни аза.
Абрам Рабкин. Вниз по Шоссейной. Нева, 1997, № 8На страницах повести «Вниз по Шоссейной» (сегодня это улица Бахарова) А. Рабкин воскресил ушедший в небытие мир довоенного Бобруйска. Он приглашает вернутся «туда, на Шоссейную, где старая липа, и сад, и двери открываются с легким надтреснутым звоном, похожим на удар старинных часов. Туда, где лопухи и лиловые вспышки колючек, и Годкин шьёт модные дамские пальто, а его красавицы дочери собираются на танцы. Чудесная улица, эта Шоссейная, и душа моя, измученная нахлынувшей болью, вновь и вновь припадает к ней.
Восточная Анатолия. Место, где свято чтут традиции предков. Здесь произошло страшное – над Мерьем было совершено насилие. И что еще ужаснее – по местным законам чести девушка должна совершить самоубийство, чтобы смыть позор с семьи. Ей всего пятнадцать лет, и она хочет жить. «Бог рождает женщинами только тех, кого хочет покарать», – думает Мерьем. Ее дядя поручает своему сыну Джемалю отвезти Мерьем подальше от дома, в Стамбул, и там убить. В этой истории каждый герой столкнется с мучительным выбором: следовать традициям или здравому смыслу, покориться судьбе или до конца бороться за свое счастье.
События, описанные в этой книге, произошли на той странной неделе, которую Мэй, жительница небольшого ирландского города, никогда не забудет. Мэй отлично управляется с садовыми растениями, но чувствует себя потерянной, когда ей нужно общаться с новыми людьми. Череда случайностей приводит к тому, что она должна навести порядок в саду, принадлежащем мужчине, которого она никогда не видела, но, изучив инструменты на его участке, уверилась, что он талантливый резчик по дереву. Одновременно она ловит себя на том, что глупо и безоглядно влюбилась в местного почтальона, чьего имени даже не знает, а в городе начинают происходить происшествия, по которым впору снимать детективный сериал.
«Юность разбойника», повесть словацкого писателя Людо Ондрейова, — одно из классических произведений чехословацкой литературы. Повесть, вышедшая около 30 лет назад, до сих пор пользуется неизменной любовью и переведена на многие языки. Маленький герой повести Ергуш Лапин — сын «разбойника», словацкого крестьянина, скрывавшегося в горах и боровшегося против произвола и несправедливости. Чуткий, отзывчивый, очень правдивый мальчик, Ергуш, так же как и его отец, болезненно реагирует на всяческую несправедливость.У Ергуша Лапина впечатлительная поэтическая душа.
Сборник «Поговорим о странностях любви» отмечен особенностью повествовательной манеры, которую условно можно назвать лирическим юмором. Это помогает писателю и его героям даже при столкновении с самыми трудными жизненными ситуациями, вплоть до драматических, привносить в них пафос жизнеутверждения, душевную теплоту.