Убийство в субботу утром - [15]

Хильдесхаймер жестом попросил слова, Михаэль кивнул. С легкой дрожью в голосе старик подтвердил сказанное полицейским и поведал прочие детали утренних событий. Лицо Розенфельда, с которого схлынула кровь, стало подергиваться; Джо Линдер вскочил на ноги; Нехаму Золд била сильная дрожь.

— Приношу извинения за ту форму, в которой пришлось сообщить вам эти известия, — сказал Хильдесхаймер.

Все промолчали. Несколько долгих мгновений Михаэль тоже хранил молчание. Он внимательно исследовал лица, но не находил ничего странного: на них читались ужас, потрясение, печаль, а больше всего — неверие и страх. Наконец его взгляд упал на Джо Линдера. Линдер поднял глаза, Михаэль проследил, куда он смотрит: на портреты покойных корифеев.

— Я задаю себе вопрос, — продолжил он, поскольку никто не нарушал молчания, — если это было убийство, то почему преступник не вложил орудие убийства — давайте предположим, что это был пистолет, — в руку доктора Нейдорф, чтобы создать впечатление самоубийства и сбить нас со следа хотя бы на начальной стадии расследования? С какой стороны ни посмотреть, замешан еще кто-то, и этот кто-то знает больше, чем мы. — Он говорил очень медленно, не уверенный, в состоянии ли присутствующие, после такого шока, осознать его слова.

Члены ученого совета посмотрели на него, потом друг на друга.

Джо Линдер заявил:

— Ева Нейдорф себя не убивала!

Розенфельд пояснил, что, даже если она задумала свести счеты с жизнью, во что он ни на мгновение не верит, Институт стал бы последним местом, где бы она решилась это совершить.

— Вы должны понять, — объяснял он Михаэлю, — самоубийство — это акт мести и ненависти, направленный против самых близких для самоубийцы лиц. Ева Нейдорф, — громко и размеренно говорил он сдержанным, убедительным тоном, — не знала ненависти. Она была не такая эгоистка, чтобы покончить с собой в Институте — да и где бы то ни было. — Дрожащей рукой он зажег новую сигару. — Даже если бы она узнала, что больна какой-то смертельной болезнью, — он оглядел стол, — она бы предпочла ждать. В этом я уверен.

Красивое лицо Даниэля Воллера исказило смятение, которое становилось все сильнее по мере того, как Розенфельд продолжал говорить. Наконец он раскрыл рот, но, так ничего и не высказав, отвернулся и взглянул сначала в окно, а затем на Хильдесхаймера.

Все остальные единодушно закивали головами и забормотали что-то одобрительное.

Джо Линдер вновь поднялся с места.

— Сейчас не время прятать головы в песок, — сказал он. — Ева Нейдорф не совершила бы самоубийства, если бы и собиралась, не приведя в порядок дела, она не могла просто так все бросить: пациентов, подопечных, лекции, дочь, которая месяц назад родила. Ни за что. Я понимаю, чужая душа — потемки, порой случается и невозможное… — Он перевел взгляд на портретную галерею. — Я не утверждаю, что психоаналитики застрахованы от депрессии и эмоциональных срывов, даже от самоубийств, но… только не Ева!

Хильдесхаймер высказался последним. Подведя итог, он сказал извиняющимся, но твердым тоном:

— Ева Нейдорф была мне очень близка, и я не могу себе представить, чтобы она не доверилась мне, если бы что-то ее тревожило. Накануне я беседовал с ней, она только что приехала домой из аэропорта Бен-Гурион, голос ее звучал жизнерадостно и оптимистично; да, немного устало после перелета, естественно, слегка напряженно, но в целом она казалось счастливой. Счастливой, что у нее родился внук, счастливой, что вернулась домой и даже что завтра у нее лекция.

Михаэль вздохнул и подумал, понимают ли сидящие вокруг стола, что означают только что сказанные ими всеми слова.

Теперь все взгляды были устремлены на Хильдесхаймера, который внезапно стал похож на печального добродушного моржа. Он продолжил — очень мягко, почти шепотом: у него есть сильные опасения, что речь идет об убийстве; нет смысла это отрицать и пытаться представить как несчастный случай; убийство, и где — в Институте!

— Как могла она встретиться здесь с кем-то чужим? — медленно продолжал он. — Но никто из сотрудников не имел привычки расхаживать здесь субботним утром с оружием в кармане. Как бы то ни было, к моему глубочайшему сожалению, — голос его срывался, — нам придется примириться с этим ужасающим фактом, как и с печалью о нашем ушедшем друге и коллеге.

Джо Линдер спросил, не мог ли кто-то пробраться снаружи.

— Нет, — ответил Михаэль, — следов взлома нет, и в любом случае она сама пришла в комнату, чтобы встретиться с кем-то. Не было признаков того, что ее тело откуда-то перетащили. А зачем еще могла бы она прийти в Институт так рано с утра?

Розенфельд произнес дрожащим голосом, что Ева не могла встретиться здесь с кем-либо, не договорившись заранее.

— И вообще, — подытожил он, — только что-то чрезвычайно срочное, что-то не терпящее отлагательств могло привести ее в Институт в подобное время.

— Если только встреча не состоялась вчера, — с отчаянием сказал Джо Линдер, и все подскочили на своих местах. — Откуда мы знаем, когда она ушла… я имею в виду, умерла… — И он сделал рукой жест, как будто отгоняя от себя слова, которые только что осмелился произнести.