Убийство в стиле эссе - [8]

И герой на белом коне.

У Фаины Сергеевны закружилась голова. Какой расчет, какая выдержка! Вот уж воистину, талантливый человек талантлив во всем.

Фаина Сергеевна судорожно глотнула морозный воздух и торопливо посеменила к дому.

* * *

В редакции было многолюдно, шумно и душно. И в холле, и в коридоре, и за открытыми дверями отделов толпились, курили, смеялись, общались.

Обычная картина, приятная сердцу журналиста, последнее время Першина раздражала; раскланиваясь направо и налево и улыбаясь всем и каждому, Владимир Иларионович бочком прошел к своему кабинету, и, открывая дверь, подумал с удовольствием, что мрачный нрав Шмакова спасает от обилия праздноболтающих.

Шмаков молотил по клавиатуре.

Довольный тишиной и безлюдьем, Першин оживил компьютер и попытался углубиться в статью, однако мысли Владимира Иларионовича какой день крутились в других сферах.

Конечно, Бондарь прав, — Першин опять подумал о герое как об авторе романа. — Ракушки, налипшие на киль, всплывают вверх, когда на море шторм и судно треплет волна. Сказано так… по-шмаковски.

Першин улыбнулся, глянул на Шмакова — тот с остервенением колотил по клавишам, не спуская с клавиатуры недоброго взгляда, словно та была манекеном ненавистного начальника.

Роман в редакции прочитали многие, и только что Першину пришлось выслушать с десяток суждений и о романе, и о поведении автора, но Владимиру Иларионовичу было интересно мнение Антона.

Першин вновь улыбнулся, глядя на сумрачного Шмакова:

— Антон!

Тот вскинул голову и смотрел из-под насупленных бровей, словно Першин отвлекал его от создания эпопеи века.

— Почему автор не идет за премией? — играя мышкой, чтобы не погас монитор, спросил Першин. — Твое мнение? Это что? Пренебрежение? Бравада? Трагическое стечение обстоятельств, и автора, быть может, уже и в живых нет?

— Псевдоним, — буркнул Шмаков и снова принялся за клавиатуру.

— Псевдоним? Действительно… Ты полагаешь… — Владимир Иларионович оставил в покое мышку. — Никакой не новичок. Просто решил — что? Проверить себя? нас? Испытать острые ощущения? Вернее, пережить вновь былые ощущения? Заново испытать — да что испытать? А премия — не нужна вообще?

— Появится, — буркнул Шмаков, — когда-нибудь.

— Так ты полагаешь… — И Першин вновь открыл роман.

Шмаков хмыкнул.

— И кто же? — пробегая глазами текст, спросил Першин. — Чей стиль?

Шмаков молча дернул плечом.

Задумчиво глядя на монитор, Першин прочитал, негромко и медленно:

«Почему я открыл дверь? — думал старик. — Я столько лет не открывал никому двери. Все ветер».

— Действительно, почему?

— Такой дом. Такие соседи, — хмыкнул Шмаков. — А вдруг соседка, во французском парфюме, зашла позвонить? Сотовый в шмотках затеряла. А по автомату не умеет.

Шмаков оторвался от клавиатуры, посмотрел на Першина и усмехнулся, весело и зло. И вновь уткнулся в комп. А Першин, думая и о Шмакове, и о герое романа Бондаре, и об авторе романа Мешантове (или — как его там? Кто же он на самом деле, этот некий Мешантов?), прочитал другой отрывок:

«Он ударил старика ножом и произнес одно-единственное слово-вопрос „где?“. Ударил вновь. И вновь. И старик прохрипел: „Под ванной“. Но Бондарь ударил старика вновь и ударял, пока тот не затих. Осмотрелся, надо ли навести порядок. Нет, он ни до чего не дотронулся, а ботинки оставил у входа, на лестничной площадке.

Выдвинул из-под ванны таз, тряпку, облезлый цветочный горшок, достал кейс и, не оглядываясь на бездыханное тело старика, вышел из квартиры.

На улице, как и час назад, выл ветер».

Шмаков хлестким аккордом закончил работу, шумно задвинул клавиатуру, развернулся к Першину и изрек:

— Ну. Прочитал я этот шедевр. Тебе интересно мое мнение? Об этом творении или об его создателе?

Першин довольно потер руки: он любил послушать Антона. Когда человек говорит редко и скупо, хотя знает не меньше других, его мнение интересно.

— Стиль: лексика, интонация, строение фразы — все под воздействием переводных детективов.

Владимир Иларионович поморщился от обиды (ждал интересных суждений, и на тебе!) и, не дослушав, сказал, горячась:

— Антон, мы все под воздействием! Если в детстве книжки читали. И говорить, что это подражание…

— Я говорю то, что говорю я, а не то, что ты решил услышать, — не меняя ни позы, ни интонации, ответил Шмаков. — Роман написан в манере зарубежного детектива. Подражание? Может быть. А может быть, пародия.

— Пародия? — изумился Першин. Такая версия Владимиру Иларионовичу в голову не приходила. И никто, чье мнение о романе Владимир Иларионович выслушал, а выслушать ему пришлось десятки мнений, подобной гипотезы не выдвинул. — Но… Что ты нашел в романе смешного?

— А кто тебе сказал, что пародия должна вызывать гомерический хохот? Клоуны наши эстрадные? — Шмаков откинулся на спинку стула, выдвинул ноги в проход, сложил руки на груди и смотрел на Першина, как на подростка. — Пародия — сатирическое произведение, что осмеивает литературное направление, жанр, стиль или манеру писателя.

Першин не возражал, он знал, что Шмаков — ходячий цитатник, и его высказывания можно по словарю не проверять. И все же…

— Сатира — это же смех.

— Ты хохотал, читая Щедрина?