Убийство в особняке Сен-Флорантен - [117]

— О Господи! — вздохнул Бурдо. — Ради всего святого, прекратите «ноблекуризировать» и объясните мне все четко и ясно.

— Министр завел себе новую семью: очаровательную молодую женщину и ребенка, которому еще нет и года, и во что бы то ни стало хочет сохранить эту тайну. Об этой стороне его жизни не знает никто. Оберегая секрет своего двойного существования, он и устраивает ночные эскапады.

— Какой человек! — вздохнул Бурдо. — А поглядишь на него и не поверишь! «Прекрасная Аглая», многочисленные любовницы, государственная служба и… что там еще?

— Лично я, — серьезно ответил Николя, — затрудняюсь сказать, где проявляется истинная суть этого человека. В его беспорядочных связях или в этом эдемском саду, где царит невинность, словно до грехопадения…

— Послушать вас, так чем больше человек грешит, тем больше ему хочется обрести место в райском саду.

Николя засмеялся, но моментально скривился от боли.

— Не надо меня смешить, иначе мой порез начнет кровоточить. В ближайшие несколько дней я могу только улыбаться, хотя, похоже, улыбаться будет нечему. Сейчас я пойду и немного посплю, а утром мы встретимся в Шатле.

— Какие будут указания?

— Вы отправите людей на улицу Кристин и велите им принести оттуда гардероб Дюшамплана. Надо произвести опознание тела несчастного Витри, точнее, того, что от него осталось. Это трудно, хотя сомнений в том, что это именно он, у меня нет. Мне же предстоит переговорить с Ленуаром и Тестаром дю Ли. Да, и не забыть предупредить Сартина, если тот в Париже. Я должен четко сформулировать свои выводы. И через день подозреваемый может предстать перед судом.

— Судом, который, даже получив от нас все улики, обвинит его всего лишь в совершении развратных действий над несовершеннолетней.

— К этому обвинению добавится обвинение в похищении ребенка, так что в лучшем случае его приговорят к наказанию плетьми, клеймению, позорному столбу и пожизненной каторге.

— Все верно. Но не исключено, что налетит стая крючкотворов и собьет судей с толку. Вот почему очень важно, чтобы заседание состоялось как можно скорее. Ибо, как и вы, я готов к худшему.

— А Шамбона?

— Боюсь, он относится к неприкасаемым. У генерал-лейтенанта давно имеются доказательства его участия в тайных сборищах либертенов. Однако предъявив ему обвинение, придется потянуть за ниточку, от которой начнет разматываться клубок, ведущий к подножию трона.

— Когда же настанет время, когда законы будут одни для всех?

— Когда править станут Бурдо, — с искренней теплотой ответил Николя.

Николя дал последние указания относительно допроса Дюшамплана-младшего, а также — если понадобится — и других участников дела; после непродолжительных размышлений он отдал еще и особые распоряжения. Он, конечно, упрекал себя за то, что не удовлетворил смиренного любопытства Бурдо, но он не любил раскрывать план кампании, основанной главным образом на собственной интуиции, пусть даже подкрепленной множеством осязаемых улик. Молчание накануне процесса стало для него своего рода ритуалом; опытный сыщик и артист своего дела, он, не желая признаться в этом даже самому себе, обладал склонностью к театральным эффектам, к каковым с полным правом можно было причислить публичное разоблачение преступника.

Обитатели дома на улице Монмартр спали, только Мушетта бодрствовала в ожидании хозяина. Увидев Николя, она с неодобрительным видом обнюхала его и, учуяв запах гнилой воды, вопросительно замяукала. Понимая, что не сможет лечь в кровать, источая столь неаппетитные ароматы, он отправился исправлять положение. В котле на плите вода еще не остыла и была вполне пригодна для мытья. Стоило ему раздеться, как со всей своей гнетущей силой на него навалилась усталость, пробудив во всем теле болезненные ощущения. Когда в кухню вошла разбуженная шумом Катрина, она увидела, как Николя, совершенно голый, безуспешно пытается вымыться. При виде окровавленной повязки, опоясывающей его тело, она вскрикнула и взяла дело в свои руки: осторожно облила его водой, намылила, растерла мочалкой, насухо вытерла и уверенными движениями перевязала рану. С наслаждением проглотив приготовленный Катриной напиток из молока и яиц с добавлением водки и корицы, он поднялся к себе, скользнул под одеяло и на несколько часов забылся сном.

День показался Николя неимоверно долгим. Как и после спешного возвращения из Англии несколькими месяцами ранее, он чувствовал себя совершенно разбитым, однако сумел успеть всюду. Он встретился с Ленуаром и получил одобрение своего плана. Затем он предстал пред длинной и бледной физиономией судьи по уголовным делам. Как всегда, когда события опережали его, господин Тестар дю Ли начинал сопротивляться планам комиссара, ибо не признавал тех судебных процедур, в которых он ничего не смыслил. Николя пришлось напомнить, что до сих пор господину судье не приходилось жаловаться на его начинания, которые, хотя и выбивались из судебной рутины, всегда приводили к посрамлению виновных, что способствовало укреплению репутации королевского правосудия, а следовательно, и самого судьи по уголовным делам, являвшегося одним из его столпов. Оказалось, что самому судье никогда не приходило в голову, что слава от успешного раскрытия уголовных дел падала на него только в тех случаях, когда речь шла о делах чрезвычайных, подлежащих по большей части особому правосудию монарха. Побежденный и убежденный, Тестар дю Ли, словно новоявленный Пилат, умыл руки и с утомленным видом отпустил Николя. В качестве последнего аргумента комиссар упомянул Сартина, чье имя по-прежнему внушало почтение нерешительному магистрату.