Убийство в кибуце - [67]

Хотя иногда на нее накатывала тоска, ей хотелось ощутить себя в мужских объятьях, услышать в своей квартире мужской голос или посидеть с задушевной подругой и поболтать обо всем на свете, Авигайль подчинялась какому-то внутреннему правилу, которое запрещало ей сближение с людьми. Она много читала, много отдавала сил работе, а когда добиралась до своей однокомнатной квартирки, то чувствовала во всем теле смертельную усталость. Иногда она просыпалась ночью от эротических снов, в которых ей грезился Охад. Она не видела его с момента их разрыва тринадцать лет назад. Тогда он несколько месяцев пытался объяснить ей, почему ему нужна свобода. Стараясь забыть его, она бродила ночами по улицам Тель-Авива и не могла избавиться от мысли, что ей пора что-то менять в своей жизни, но она не в силах этого сделать. Труднее всего ей давались летние ночи: сквозь открытые окна с улиц доносился смех, а слышавшиеся порой голоса добавляли нотку гротеска в затворническую жизнь, которую она сама для себя определила.

Этим апрелем дорога в Петах-Тикву благоухала запахами цветущих апельсинов и акации. Этот запах терзал ее. Сны, которые ей снились, казалось, скоро разрушат ее равновесие, а лицо мужчины, являвшегося в ее сны, все больше напоминало лицо Михаэля Охайона. Им до сих пор не удалось ни разу перекинуться словцом, и она понятия не имела о его личной жизни.

Именно такие настроения предшествовали ее появлению в кибуце на следующий день после того, как Охайон «взорвал свою бомбу», как выразился Джоджо, когда провожал ее от секретариата к медпункту. Но и Джоджо ничего не сказал о том, как умерла Оснат. Он лишь что-то пробубнил про кризис, который сейчас переживает кибуц, и про то, что многие агентства им оказывают помощь, а полиция «заставляет всех излишне нервничать».

Когда утром Авигайль добралась до кибуца, она почувствовала, как горят ее локти. Даже не заворачивая рукава, она уже знала, что состояние ее ухудшается. Особенно плохо дело обстояло под коленями. Ей показалось, что ухудшение началось после ночного разговора с Шорером, когда тот сказал, что ей придется «иметь дело со всем кибуцем в состоянии шока». Теперь, глядя на шкафчик с лекарствами, она опять стала чесаться. Не выдержав, она закатала рукава, увидела, что больные места сильно покраснели, открыла сумочку и достала из нее синий тюбик кортизоновой мази.

Когда она мыла руки, стараясь избавиться от остатков мази, в ванную заглянула женщина. Она стала быстро опускать рукава и, пока она это делала, заметила, что от резиновой обуви женщины на полу остались грязные следы. Из-за дверей доносились голоса. В дверном проеме стояла грузная пожилая женщина и почти кричала:

— Ей нужно было хоть что-нибудь захватить с собой, а она явилась с пустыми руками!

Авигайль постаралась разглядеть, что делается за спиной женщины и спросила:

— Что случилось? — скрывая тревогу за бесстрастными профессиональными интонациями.

— Моя сестра заболела, — сказала женщина, хватая Авигайль за руку. — Идемте!

Авигайль послушно вышла за ней на улицу. У дверей пожилая женщина ростом пониже стояла, прижимая руку к груди. Ей было тяжело дышать.

— Да вызовите скорее «скорую»! — закричала первая женщина. — Видите, что Фаня уже дышать не может!

Несмотря на всеобщую суматоху, Авигайль сохранила спокойствие и ей удалось понять, что за женщины оказались перед ней. Позднее Авигайль удивилась, как она смогла командным голосом заставить Фаню войти внутрь, лечь на узенькую кушетку и расстаться со своими резиновыми сапогами и шерстяными носками. За ними неотступно следовала Гута. На ее бледном лице сильно выдавался красный нос, а короткие седые волосы топорщились во все стороны, стоило ей только провести по ним рукой привычным нервным движением. Позднее Авигайль скажет Михаэлю, что они выглядели, как ведьмы из детской книжки с картинками. Она положила под ноги Фани высокую подушку. Фаня не жаловалась ни на головную боль, ни на тошноту. Давление у нее было нормальное, пульс хоть и частый, но ровный, однако дышала она с трудом.

— У нее что-нибудь с сердцем? — спросила Гута, когда Авигайль измеряла ей давление.

— Я не думаю, — ответила Авигайль, — но холодной воды вам стоит выпить, чтобы успокоиться. А потом вы расскажете мне, что произошло. — Конец фразы предназначался Фане, которая лежала, закрыв глаза и морща лицо. — У вас что-нибудь болит? — участливо спросила Авигайль.

— Что у тебя болит? — громко повторила Гута. — Фаня, ты должна нам сказать, что у тебя болит? Это все из-за этих хулиганов? — Авигайль молча ждала. — Из-за полиции? — не унималась Гута. — Сперва они забрали Янкеле, а потом вырыли тело Срулке.

— Не волнуйтесь, — сказала Авигайль. — Давайте все по порядку. Скажите мне точно, что произошло?

Гута вытащила измятую пачку сигарет из кармана синего домашнего халата.

— Они вызвали меня с молочной фермы прямо посреди рабочего дня. У меня раньше, может быть, только раз случалось такое. А Фаня была в своей мастерской. Когда ей сказали, что тело Срулке было эксгумировано, она чуть не потеряла сознание.

— А что случилось со Срулке? — спросила Авигайль, не сводя глаз с наручных часов и держа в своих руках запястье Фани. Пульс становился реже.