Убийство в Амстердаме - [19]

Неприятие ислама это время, возможно, было глубже, чем просто негодование на марокканских вандалов, угрожавших геям в Роттердаме. Было бы упрощением рассматривать это как конфликт конкурирующих монотеистических религий. Фортейна возмущало то, что теперь, когда он и миллионы других людей не только в Нидерландах, но и по всей Европе вырвались на свободу из оков своих собственных вероисповеданий, новоприбывшие иммигранты снова насаждают религию в обществе. Тот факт, что многие европейцы, включая Фортейна, не настолько свободны от веры, как им кажется, делал конфронтацию с исламом еще более болезненной. Особенно это касалось тех людей, которые считали себя левыми. Некоторые променяли веру своих родителей на марксистские иллюзии, но затем разочаровались и в них. В иммигрантах с их религиозным пылом они видели самих себя.

Увлечение Тео ван Гога «божественным лысым» было довольно специфическим. Он, конечно, не испытывал ни тоски по государству-семье, ни страстного желания иметь сильного лидера, который привел бы голландцев в состояние всеобщего блаженства. Но у него, как и у Фортейна, была аллергия на «регентов», их самоуспокоенность, самодовольство и уверенность в том, что они «лучше знают». И он, и Фортейн, несмотря на разницу в возрасте, были порождением 1960-х, когда бунт против устоев церкви и государства потряс всех и вся. Потрясения были целью жизни ван Гога. Они придавали ему силы. Что бы ни говорил и ни делал Фортейн, он задавал своей родине и ее польдерам хорошую встряску. И, как ван Гог, поплатился за это жизнью.

Глава третья «Здоровый курильщик»

1

«В каком-то смысле его можно назвать крестоносцем морали, вы не находите?» – сказала она.

«Не знаю, почему вы так говорите», – ответил он.

«О, все вы такие кальвинисты!» – заметила она.

«Я не уверен…» – возразил он.

«О да, Тео был кальвинистом…»

Мы сидели в саду у озера в Вассенаре. Розы были еще в цвету, а слегка колеблющуюся поверхность воды покрывали белые лилии. Немного выше чуть пологой лужайки, где мы пили чай из фарфоровых чашек, красовалась большая белая вилла. В этом доме, полном старинной мебели и ценных книг, выросли Тео ван Гог и две его младшие сестры. Здесь не было ничего маргинального или мелкобуржуазного. О подобной роскоши люди вроде Пима Фортейна могли лишь мечтать.

Мать Тео, Аннеке, еще красивая белокурая женщина с проницательными голубыми глазами, была одета в элегантный красный костюм. Рядом с ней лежала пачка сигарет. Йохан, его отец, одетый в слаксы и рубашку с открытым воротом, раньше работал аналитиком в секретной службе, о чем дома упоминать было не принято. Он до сих пор не утратил манер профессионального разведчика: высказывался корректно и сдержанно, оставляя впечатление, что знает больше, чем хочет показать, и охотно уступая жене право вести беседу.

Она рассказала мне, что Тео был бунтарем уже в начальной школе, где написал памфлет под названием «Грязная бумага», вышедший в двух частях. Главной темой были кал и моча. Его соавтором стал аристократ Йохан Кварлес ван Уффорд. Я знал это имя. Хотя Тео родился в 1957 году» был на пять лет старше меня и познакомились мы с ним гораздо позже, я знал, каким воздухом он дышал, когда рос. В Гааге много социальных слоев, некоторые из них имеют очень неопределенные границы, но город нашего детства был застегнутым на все пуговицы городом бюрократов, банкиров и адвокатов, где вступление в теннисный или крикетный клуб сопровождалось вопросами о происхождении бабушек и дедушек, где мальчишки обижали младших из-за неправильно выбранного галстука, где дети возвращались в школу после рождественских каникул, проведенных в Швейцарии, с загорелыми лицами и сломанными ногами, где девочки носили платки «Гермес» и жемчужные ожерелья, где восемнадцатилетние парни приезжали на спортивную площадку в собственных «мини-куперах», обдавая грязью учителей на их велосипедах, и где такие фамилии, как Кварлес ван Уффорд, еще очень много значили.

Вассенар – это шикарный пригород Гааги, утопающий в зелени район просторных лужаек, дорожек, покрытых гравием, и больших вилл с буколическими штрихами вроде соломенных крыш и каменных фонарей. В Вассенаре находились резиденции послов крупных государств, банкиров и промышленных магнатов, скрытые от любопытных глаз простонародья. Его тихие, зеленые улицы, ухоженные сады и крепкие ворота говорили о благоразумии, скрытности и сдержанности.

Ван Гоги, однако, не похожи на остальных. Бунтарский дух присущ всей семье. Йохан, внук Тео, брата знаменитого художника, родился в семье со строгими кальвинистскими взглядами, водившей дружбу с социалистами. Его мать в девичестве носила фамилию Вибаут, члены ее семьи входили в число основателей первой социал-демократической партии. Во время войны несколько Вибаутов участвовали в Сопротивлении. Когда началась война, брат Йохана, Тео, был членом студенческой организации в Амстердаме. Он отказался подписать присягу в благонадежности, как этого требовали нацисты, и присоединился к Сопротивлению, где, помимо прочего, помогал подделывать документы и прятать евреев. В 1945 году его арестовали вместе с другими членами группы. Незадолго до конца войны он был казнен в дюнах на побережье Северного моря.