Убийство с гарантией - [46]

Все-таки пришло в какой-то момент веселье, осознание того, что он на свободе. Никто больше не рявкнет на него — безнаказанно, никто не заставит делать что-то, чего он не хочет. Буквально минуту продолжалось это блаженное состояние, в течение которой он увидел краешек занимающейся новой жизни, и послал мысленно ко всем чертям и Золотые Руки с его нотациями, и Вику с ее Кириллом, и друзей липовых. Он придет еще в себя, будьте спокойны. И работу найдет лучше прежней. И книгу его теперь-то издадут, потому что это уже не просто роман, а роман, написанный бывшим зэком, человеком, который может поделиться действительно интересной информацией. Он знает, чем ее дополнит, теперь точно знает. Уж он порасскажет… Издателя, утонувшего в сладких текстах, точно потянет на остренькое.

Его хотят с грязью смешать и загнать параши строить, и еще заставить кланяться ежеминутно за эту милость? Фига с два. Это раньше он деликатничал и его могли насиловать всяко-разно за копейки, объегоривать и вперед него лезть, а теперь он знает, что можно и нужно — брать. Смысл в этом, и только в этом — думать в первую очередь о себе. Какие такие принципы запрещали ему принимать откаты от клиентов? Чего он достиг, беспокоясь о том, чтобы другим было комфортно? Кому сделал лучше, следуя слепо за буквой закона? Просрал только кучу лет и ни до чего не дослужился.

Но волшебная фаза опьянения длилась недолго и уже скоро потонула в отремонтированном Золотыми Руками унитазе вместе с блевотиной. До торта дело не дошло. Нет смысла скрывать истинное положение дел, он не в состоянии мыться и должен прикорнуть. Мама даже придержала его за плечи, когда вела к постеленной ему кровати, которая непонятно когда возникла в гостиной. Очнуться заставила смердящая мерзость, которой сам себя обдал, выдохнув открытым ртом застоявшийся запах рвоты с четким послевкусием чеснока. Ах да, селедка под шубой. Потом вспомнил, где находится. Попытался сглотнуть, чтобы избавиться от вони, не нашел во рту слюны и окончательно проснулся. Искры боли мелькают в голове, стукаются о черепную коробку, не имея выхода. Электронные часы-коробочка на серванте пульсируют нулями, сфокусировал взгляд: 18.00. Какое скоротечное застолье, за три часа успел и нажраться, и поспать, и обрести умеренное похмелье. В соседней комнате со свистом и сипом спускали воздух из шины, это храпел Золотые Руки. Через неплотно прикрытую дверь увидел, что мать и отчим лежат на своей кровати в одинаковых целомудренных позах египетских мумий с умиротворенными лицами — у них семейная сиеста. В ванной, в шкафчике под мойкой, нашел зубную щетку и поскреб ею зубы, убеждая себя, что это его старая щетка, про которую он забыл. Мятная прохлада заглушила чесночную вонь, сразу стало легче. Он даже помылся наспех и отерся чистым полотенцем, приготовленным для него. На цыпочках прокрался на кухню. Опустошенный желудок благодарно впустил в себя пару бутербродов. Он мог пойти двумя путями, каждый из которых облегчит страдания, но которые могут иметь совершенно разный финал — съесть таблетку от головной боли или тяпнуть еще водки. Вариант с водкой казался более привлекательным. Но уже боковым зрением отметил, что место под столом, где стояли два бутылочных обелиска, пусто. Стал искать в холодильнике, где уже, разлитый по плошкам, застывал холодец, подернутый белой патиной жира. Шарил по полкам — холодец испуганно дрожал, но где водка, не сказал. Не было ее ни в морозилке, ни в шкафчике со специями, ни среди бутылок с подсолнечным маслом и уксусом. На балконе, куда он заглянул в последней надежде, нашлась лишь эмалированная бадья с капустой и цветочные горшки с землей, но без растений. Значит, мать с отчимом пили без него. Они и его рюмку допили, вот они все три, пустые. Немудрено, что они решили прикорнуть.

Скорбя об упущенном шансе, он полез в выдвижной ящик комода в гостиной, в котором мать держала лекарства. Таблетка тоже хорошо — голова не только перестанет болеть, но и прояснится, а вечером можно будет со спокойной душой принять еще на грудь. Ящик-спаситель заклинило, и он не поддался. Все еще дергая медное кольцо над разболтанной скважиной для ключика, понял — закрыто. Может быть, он перепутал, и таблетки лежат в соседнем ящичке? Тот тоже оказался закрыт. Чертыхаясь тихо, чтобы не разбудить спящих, стал искать ключ, перерыл все вазочки, набитые мелким хламом, пошарил по верхним полкам. В голове настойчиво пульсировало: «Ищи, ищи, а не то пойдешь за водкой», но, стоя на цыпочках и оглаживая пыльную антресоль в надежде нащупать ключ, он наконец понял. Стоял еще с поднятыми руками, пританцовывая на пуантах, а догадка уже холодила мозг. Сел на неубранную кровать. Таблеток не будет. Коробка, набитая облатками, ампулами и порошками, стоит там, где он и думал, и таблетки в ней, конечно, есть. Но ключ от шкафчика он так легко не найдет. Интересно, куда они его положили? Под подушку? А может, Золотые Руки повесил его на свою вялую волосатую грудь вместе с крестом?

Выдвижные ящики отродясь у них не закрывались. Мама держала в них пудреницы и тюбики помады, которыми пользовалась редко. Никому не нужные капли элеутерококка и вату. Книжку с какими-то церковными текстами. Еще она хранила там свои серьги-гвоздики с рубинами, несколько золотых цепочек и фарфоровую кошечку, на возбужденный хвостик которой были нанизаны все мамины перстни и кольца, включая обручальное от первого брака. Он думал, что ключ от ящиков навеки утерян, они с мамой им никогда не пользовались. Но нет, мама с отчимом нашли его где-то, не поленились. Дождалась, наконец, замочная скважина своего ключика, и старый ящик наконец-то смог вернуться к своим изначальным обязанностям — защищать и оберегать. Не коснутся руки зэка фарфоровой кошечки, не снимут с нее колечки и не сдадут их в ломбард за понюшку табаку.