Убийство на улице Длинной, или Первое дело Глюка - [23]

— Не знаю, сударыня, в гувернантках не разбираюсь. Почему бы и не быть русской – если свое дело знает. Софи – это вы Полоцкую, Софью Матвеевну так называете? Выходит, Полоцкая была с мадемуазель прежде знакома?

— Выходит, — сказала Новикова равнодушно, обмахиваясь надушенным платочком.

— И что, отношения у них были хорошие? Не ссорились они?

— Они-то? — госпожа Новикова усмехнулась. — Да души друг в друге не чаяли, чуть отвернешься – и тут же начинают трещать друг с дружкой… По-французски, — Новикова искривила брюзгливо губки.

— А у вас с мадемуазель Рено как отношения сложились? — полицмейстер чуть подался вперед, дабы как можно внимательнее проследить реакцию госпожи Новиковой на поставленный вопрос.

— О, это была не гувернантка, а просто клад, — заявила госпожа Новикова, по-прежнему обмахиваясь платочком. — Фрейлейн Шульц ей в подметки не годилась. И ела фрейлейн много, эта же едва не воздухом питалась, разве что кофею чрезмерно потребляла… И Агафью научила варенье из черешни варить – пальчики оближешь; а прежде Агафья…

Госпожа Новикова еще что-то бубнила про Агафью, про варенье, про настойку на одуванчиках – и видно было, что вопрос об отношениях с гувернанткою не взволновал ее ну вот нисколечко.

И тогда полицмейстер решил пойти в лобовую атаку, и спросил:

— А откуда вы узнали, что мадемуазель Рено пытались задушить? Доктор Блюм вам этого не сказал, тела вы не видели…

— Ой, что вы такое говорите, Михаил Дмитриевич, — без тени смущения, без крохи волнения Елизавета Александровна отмахнулась от полицмейстера платочком. — Мне ваш околоточный все объяснил. Бедняжку Мими сначала зарезали, а потом разбили ей голову. А душить ее никто и не душил вовсе!

— Да, но вы околоточному сказали: "В это время бедняжку Мими зверски душили". Околоточный надзиратель и сам еще ничего о попытке удушения на тот момент не знал.

— Да? — спросила Елизавета Александровна, — я так сказала? А почему? — и уставилась на полицмейстера своими сонными голубыми чуть навыкате глазами.

— Вот и я вас, госпожа Новикова, о том же спрашиваю – почему вы так сказали?

— Ой, право, Михаил Дмитриевич, откуда же мне знать? Пришло в голову – вот и сказала.

Ну, что тут будешь делать!

Полицмейстер выдохнул, и снова, с расстановкою, заговорил:

— Елизавета Александровна! Будьте так любезны, ответьте мне четко и ясно: почему вам в голову пришло, что мадемуазель была задушена? Возможно, вы что-то слышали? Что-то видели? Кто-то, может быть, в разговоре обмолвился?

— Кто? — по-прежнему непонимающе глядела госпожа Новикова на полицмейстера.

(А Квасницкий в кустах покатывался от беззвучного хохота).

— Ну я не знаю, кто! — зарычал полицмейстер. — Потому вас и спрашиваю: кто? Откуда вам стала известна эта подробность?

— Да вы же мне только что сами и сказали! — теперь уже госпожа Новикова повысила голос, сердясь. — Что это вы, право!

— Госпожа Новикова! — взревел полицмейстер. — Произошло убийство! Понимаете вы это или нет? Прекратите вилять и отпираться, и отвечайте на поставленный вопрос!

Тут до госпожи Новиковой что-то дошло, или же просто испугал ее рев полицмейстера, но она слегка взвизгнула, пролепетала:

— Да как смеете вы?..

Пронзительно закричала:

— Ма-аша! — и тут же впала в истерику, то есть разрыдалась и расхохоталась одновременно.

Примчалась горничная Маша: с нюхательными солями, с валериановыми каплями, с полотенцами.

Дальше Квасницкий не смотрел; подобрав портсигар, пригибаясь, чтобы полицмейстер его не заметил, он ретировался.

Ах, какой роскошный, какой богатый разговор услышал он, Квасницкий!

Есть что рассказать, есть что изобразить (в лицах), есть над чем похихикать.

И потому Леня никак не мог просто ответить на вопрос, заданный Глюком – как же все-таки объяснила свою осведомленность госпожа Новикова.

Требовалась Квасницкому сцена, требовалось время, да и не мог он не поломаться – как оперная примадонна при выкриках из зала: "Бис!"

— Есть предложение, — сказал он. — Я тут знаю одно местечко, где можно вкусно покушать, а то эта старосветская помещица даже воды не предложила, не то, что квасу. Там спокойно поговорим, подытожим наши наблюдения…

— Я пас, — сказал Глюк. — Пенёнзов* нема.

— Вот! — закричал Квасницкий, — это ответ всем, кто кричит о воровстве наших таможенных чиновников! Вот он, честный таможенный чиновник Глюк, который не имеет денег на покушать! Я статью о тебе напишу, литературный очерк; он так и будет называться: "Герой нашего времени и места", то есть города…

— У меня есть деньги на покушать, — сказал Глюк. — У меня нет денег на пообедать в ресторане.

— Рестораны? На Фонтане? — Квасницкий изобразил удивление. — Феликс, день, когда на Фонтане откроется первый ресторан, станет последним днем Фонтана – из пригорода здесь будет еще один городской район. Нет, я имею в виду скромную закусочную с видом на море и обратно, держит ее один грек; готовит божественно – ты будешь облизывать пальчики до локтей и даже дальше. И вполне пристойные цены. В крайнем случае мы тебя как-нибудь накормим. Друзья мои, мы накормим нашего нищего, но честного чиновника от таможни?..

Закусочная действительно выглядела очень скромно: парусиновый тент, натянутый над плетеными столиками и стульчиками.