Убийство на кафедре литературы - [12]

Михаэль попытался преодолеть тошноту, следуя известному принципу патологоанатома их отдела. Принцип был прост: чтобы отрешиться от эмоций при виде трупа, надо всего лишь «тщательно выполнять свою работу». Это патологоанатом сказал, когда Михаэль, новоиспеченный начальник следственного отдела, впервые наблюдал за операцией на трупе.

Тошнота, однако, не проходила. Мокрый труп раздулся, словно под кожей была пропитанная водой губка. Лицо было странно розовым. Врач присел у головы лежащего, с усилием закрыл ему веки, стряхнул с рук песок и уложил инструменты обратно в саквояж.

Михаэль стоял рядом, чувствуя свое бессилие. Приехала машина интенсивной терапии. Михаэль помог занести на носилках пропитанное водой тело в машину. Врач, приехавший в машине, обменялся несколькими словами с врачом клуба. Михаэль взглянул на голубую воду, затем на часы и по привычке стал прислушиваться к беседе врачей. Они говорили о невозможности спасти пострадавшего:

— Не знаю, что сказать, он был совсем розовый, вы можете взглянуть на красную слизь ротовой полости. Похоже на отравление окисью углерода. Для верности надо будет проверить.

Ответа Михаэль не слышал. До него долетели лишь последние слова: «Надо будет проверить». Профессиональные термины ничего ему не говорили.

Двери «скорой» захлопнулись, звуки сирены огласили побережье. Такие звуки чаще всего раздавались на центральных магистралях городов. Михаэля охватил озноб.

— Что же все-таки случилось? — спросил он Узи.

Двадцать лет прошло с тех пор, как Михаэль последний раз видел Узи Римона, который заведовал клубом подводного плавания.

Узи был школьным приятелем Михаэля. Учителя пророчили ему сомнительное будущее. Несмотря на прошедшие годы, лицо Узи не утратило знакомых Михаэлю с детства черт. Михаэль жил тогда в интернате, а Узи был иерусалимцем и после занятий уходил домой. Учился Узи не слишком старательно. Он частенько приглашал Михаэля к себе, и Михаэль до сих пор помнит, какой священный трепет охватывал его при первой встрече с родителями приятеля.

Отец Узи был известным художником, к нему ходили «паломники», картины его выставлялись во всех музеях страны и в лучших музеях мира. Узи относился к отцу с превеликим почтением, но и с некоторой жалостью — Михаэль тогда не понимал их отношений.

Мать Узи была на много лет моложе отца и любила вспоминать, что Узи — их единственный сын — родился, когда ей было всего восемнадцать. Она с нескрываемой радостью принимала приятелей Узи, которых он приводил домой, и была в курсе всех их дел.

Сначала Узи приглашал Михаэля к себе по субботам после обеда, на церемонию пития кофе с купленными в магазине пирогами. Отец сидел за огромным письменным столом, а мать возлежала на красном диване, стоявшем напротив у деревянной стены. При первом визите она показалась Михаэлю римской матроной.

В доме царила атмосфера высокой культуры. Вдоль стен стояли шкафы с книгами на четырех языках, которыми владел отец (об этом неоднократно напоминала мать). На полках за письменным столом стояли большие альбомы по искусству, и Михаэль частенько в них заглядывал.

В доме всегда звучала незнакомая Михаэлю музыка, и он застыдился своего невежества, когда на его нерешительный вопрос: «Что это там играет?» — отец Узи удивился:

— Ты действительно этого не знаешь? В твоем возрасте?

До сих пор при звуках «Лебединого озера» Михаэль вспоминает то свое смущение.

Беседы в доме обычно проходили по инициативе матери. Она мягко пыталась разговорить отца, и, когда ей это удавалось, он делился воспоминаниями о своем детстве, проведенном в Европе, и впечатлениями о путешествиях по разным странам.

Оба родителя часто с легким юмором вспоминали о своей бедности, и Михаэль, который был тогда в том же возрасте, что Юваль сейчас, возвращаясь от них, испытывал ощущение близкого контакта с новым для него миром, что так отличался от того, в котором он жил. Михаэль был переполнен впечатлениями от встречи с милым, любезным человеком — большим художником, который вел себя по-детски непосредственно, в ком не было и тени чванства, и с его женой, открыто излучавшей сексуальность, что весьма смущало Михаэля.

Теперь тогдашние ощущения — буря чувств — превратились просто в приятные воспоминания. Но в то время он испытывал к Узи жгучую зависть и никак не мог понять, в чем причина его непрестанных вспышек гнева по отношению к родителям. Он не понимал, как Узи, выросший в таком доме, мог быть так далек от своих родителей.

Михаэля очень удивляли напряженные отношения приятеля с матерью, которая явно раздражала его. В тех редких случаях, когда мать Узи приходила в школу на родительские собрания, Узи испытывал неудобство, он безучастно глядел куда-то вверх — стеснялся ее плохого иврита, того, что приходилось переводить обращенные к ней вопросы учительницы, ее головного платка, открытой улыбки. При этом он сам расстраивался из-за собственной стеснительности, ему было стыдно, что учителя и друзья замечают это. На месте Узи он совсем иначе относился бы к таким родителям, думал Михаэль.

Прошли многие годы, прежде чем Михаэль смог понять, в чем же было дело. Узи тяготился славой отца, ненавидел и одновременно любил мать и не мог преодолеть своих чувств. Родители возлагали на него большие надежды, и он понимал, что, скорей всего, не сможет их оправдать. Так и случилось. Он уже много лет жил в Эйлате, руководя клубом подводного плавания, и стал хорошим знатоком жизни подводного мира Красного моря, несмотря на то что так и не дал себе труда изучить что-либо досконально.