Убийство моей тетушки. Убить нелегко - [71]

Но все же сделала попытку в последний, решительный раз прояснить ситуацию, устроить все так, как, по моему душевно выстраданному мнению, будет лучше для всех. Разумеется, это с моей подачи доктор заговорил с Эдвардом о том, чтобы он сам встал на ноги. В конце концов, сколько молодых людей в этом мире не ухватились бы с радостью за такой шанс, какой предлагала я? Самому выбрать себе дело, профессию, при этом за все твои покупки, по всем твоим счетам платишь не ты, при этом тебе еще обеспечивают солидное содержание, пока ты учишься. Неужели вы скажете, со стороны Эдварда справедливо было отвергнуть все это с язвительной спесью? Сказать что-то презрительное о «Бирмингеме» и «комбинезонах»? Не спорю и соглашаюсь: любая фирма на этом свете, если уж приняла бы его к себе, то постаралась бы привить чувство дисциплины, заставила бы вставать по утрам в приличное время, соблюдать рабочее расписание и вообще делать, что велено. Не спорю и соглашаюсь: ему бы это все наверняка не понравилось, однако разве огромному большинству юношей не приходится пройти через такие «неприятности»? Причем заметьте: ему была предоставлена полная свобода выбора любой карьеры, какая его душе угодна. Он мог поступить куда угодно. В одном Эдвард не ошибся: никто не выдержал бы его и два дня – выгнали бы. Однако… до этого не дошло. Даже если оставить в стороне черную неблагодарность ко мне и моим – весьма ощутимым! – предполагаемым расходам, не ухватиться за такой шанс было верхом глупости. Да что говорить! Эдвард всегда был дураком и недотепой.

Поэтому после прочтения отзыва о моем щедром предложении кровь во мне буквально заклокотала. Значит, по-хорошему не получится. Нет, я ожидала всяких придирок, предварительных замечаний, торговли, но теперь выяснялось, что он вообще не собирается смириться со своей судьбой. Сообщения об очередных приготовлениях к моему хладнокровному умерщвлению на сей раз принесли мне необычайную боль. Не отвратительно ли и вам было бы видеть, как этот юнец спокойно раздумывает и рассуждает о преимуществах одних ядов перед другими? Я читала о сравнительных достоинствах синильной кислоты, креозота, щавелевой кислоты и всего прочего и злилась все больше и больше. Но в то же время и смеялась над дуралеем от души. Например, над тем, чем окончились его несуразные попытки приобрести щавелевые кристаллы, – рождественскими открытками! Чтобы купить их хоть раз в жизни по собственному желанию, он был слишком скареден – хотя, впрочем, вру, однажды он подарил-таки мне открытку. Только одну… Или над тем, как он струсил поставить подпись в регистрационном журнале продажи ядов. Над его серьезными размышлениями о способах изготовления того или иного химиката. Над тем, как он ругался и досадовал, не понимая элементарных научных терминов. Даже над тем, как объелся за обедом. Но вот когда я узнала, что последствия жалкой мести Эдварда могут затронуть бог знает сколько других, ни в чем не повинных, никак не связанных с нашими разногласиями людей, мне стало совсем не смешно. Племянник на всех парах приближался к состоянию безумия, в каковом не поколебался бы отправить на тот свет всех Спенсеров – за то, что мешали ему, кухарку – за то, что его не выносила, Мэри – за то, что отказалась стать его любовницей… Пришлось бы ему убить половину населения Ллвувлла – он остался бы в лучшем случае равнодушен. Всего этого я допустить не могла.

И все же я подала ему еще несколько сигналов, дала последнюю возможность отступиться от сумасшедших намерений, оставила открытой дверь к достойной, честной карьере – ему было нужно только смириться и вступить на путь ее обретения. Но он не вступил.

В то же время хоть я и надеялась, что раскаяние или, если уж я слишком многого прошу, простая предусмотрительность как-то сдержит его, но от легкой безобидной игры в кошки-мышки отказаться не смогла. Вся соль моей шутки заключалась в том, что никакого аконита в саду вообще не было! Даже если бы мне безумно нравилась эта штука, я воздержалась бы от ее выращивания – а она мне не особенно и нравится. Более того, если бы у меня появилась прихоть ее выращивать, я уж как-нибудь знаю: на приусадебных участках принято культивировать не «борца свирепого», а разновидность хоть не совсем безвредную, но гораздо менее смертоносную, чем представлялось Эдварду.

Поэтому я имела возможность без всякого риска изучать «познания» племянника в элементарной ботанике, а также в буквальном смысле вести его «за нос по садовой дорожке» и наслаждаться видом его спины, нывшей от непривычных усилий при прополке. Видеть, как мягкие изнеженные ручки покрываются волдырями при соприкосновении с тяпкой и граблями (между прочим, тогда вечером Эдварду пришлось поработать куда дольше и напряженнее, чем он пишет) – а ради чего? Ведь я ловко и бессовестно надула бедного парня – заслуженной награды за тяжкий труд он так и не получил.

Поначалу я решила: лучше вообще молчать о борце. Чего проще – не упоминать названия кустарника, которого в саду нет. Да и разговор можно было свернуть гораздо раньше, чем мы приблизились к растению, принятому Эдвардом за аконит. (Как уже известно, речь шла о совершенно безобидных аквилегиях, или, если уж вы предпочитаете народные прозвища, – водосборах. Мой племянник описал их не только абсолютно неграмотно с научной точки зрения, но неточно даже с обывательской.) Повторяю, можно было прекратить беседу, просто предложив ему повторить парочку уже выученных названий, а когда ученик запутается (а запутался бы он непременно!), заявить: дескать, я устала и на сегодня ботаники достаточно. Так я и собиралась поступить, а потом заставить Эдварда еще раз-другой хорошенько потрудиться в саду ради мнимых сведений, которых он так жаждал. Но увидела, что парень буквально на последнем издыхании от перенесенных нагрузок, и усомнилась, хватит ли его когда-нибудь еще на подобные испытания.